Фрина вошла так, что этого стоило дожидаться. На ней было черное шелковое платье до колен, переливавшееся созвездиями серебряных блесток; наряд дополняли серебристые чулки и черные туфли. На голове красовалась серебряная шляпка, плоские поля которой покрывала вышивка бисером — знаки Зодиака. Длинные изящные нити бус, закрепленные на шляпке и доходившие почти до шеи, обрамляли таинственное лицо мисс Фишер.
— О, Фрина! — ахнул Тинтаджел Стоун, окидывая ее горящим взглядом. — Ты великолепна!
Она шагнула в его объятия.
— Любишь звезды? — кокетливо спросила она.
— Всегда к ним стремился, — ответил он, и его пальцы скользнули ниже, к Южному Кресту.
Фрина мягко оттолкнула его.
— Мы уходим, — напомнила она, и Тинтаджел неохотно отпустил ее.
— Раз ты так настаиваешь, — сдался он. — Мы играем в «Джаз-клубе», и Нерина согласилась петь. Не знаю, чем ты ее взяла, но это произвело потрясающий эффект. Ты нашла ее мужа?
— Да. Он умер, — сообщила Фрина, ведя Тинтаджела через холл. — Я исходила из предположения, что ни один мужчина по доброй воле не отказался бы от Нерины. Она… привлекательна.
— Да. — Тинтаджел Стоун открыл дверь и сел в машину. — Можно сказать и так. Но скорее, это неприкрытая чувственность и страстность.
— А тебя к ней не тянуло?
Фрина завела мотор.
— Меня? Ты с ума сошла! Когда мы познакомились, она уже была с Беном Роджерсом, а ты знаешь…
— …каковы эти трубачи. Да, — вздохнула Фрина. — Знаю. Он всегда был так ревнив?
— Да. Одного из посетителей ночного клуба как-то раз спустил с лестницы; больше мы там не играли. Тот был такой здоровяк, но Бену, если он в раж вошел, все нипочем. И ждать он умеет — терпелив как кошка, утончен и изыскан как белая акула. Может, человек он и не слишком приятный, но чертовски хороший трубач. Но будь уверена — даже для трубача он чересчур вспыльчив.
— Ты даже такое готов признать? — изумилась Фрина. — Он что, способен на убийство?
— Фрина, ты хочешь сказать?.. Что ты хочешь сказать?
— Просто ответь на вопрос.
— Да, способен. Слушай, ты думаешь, Бен убил этого Бернарда? Он ведь даже не знал его! И мотива у него не было. В любом случае, он стоял прямо передо мной, когда этот парень упал. Готов поклясться: Бен не сходил с эстрады, пока тот был жив.
— Тинтаджел, боюсь, ты не до конца честен со мной, — строго возразила Фрина. — И даже совсем не честен. От корнуольца я ожидала другого. Если ты не думал, что Бен к этому причастен, зачем было уносить из «Зеленой мельницы» орудие преступления?
— А я-то при чем?
— Очень хорошо, — одобрила Фрина его реакцию оскорбленной невинности. — Такой тон, должно быть, очень полезен в затруднительных ситуациях. Наверняка он убедил уже немало подозрительных копов.
— Но не тебя? — Голос Тинтаджела звучал ровно, но в нем чувствовалось скрытое напряжение: возможно, гнев, возможно, изумление.
— Не меня, — подтвердила Фрина. — Наверняка, вернувшись домой, ты застирал манжету рубашки, однако забыл о засохшей крови на внутренней стороне рукава своего пиджака; она попала туда, когда ты засунул нож в рукав, думая, что никто не видит.
— Откуда ты узнала про кровь? — Голос был по-прежнему спокоен.
— Я заметила это лишь сейчас, когда обняла тебя.
— Ты самая… — Он не мог найти подходящего слова. — Самая…
— Обычно в таких случаях говорят «бесчувственная лживая стерва», — услужливо подсказала Фрина, подкатывая к тротуару и глуша мотор.
Без тени улыбки она повернулась к Тинтаджелу.
— Потрясающая женщина! — с явным восхищением воскликнул Тинтаджел, глядя в зеленые глаза Фрины. — Я думал, никто этого не заметил.
— Почти. Как только я это поняла, я задумалась: зачем тебе понадобилось прятать оружие, если оно прямо не указывало на того, кого ты хотел защитить. Айрис этого сделать не могла — она не двигалась с места; ты тоже не мог. Где был ты, я знаю. — Ее голос немного потеплел при этом воспоминании. — Я тебя видела. Ты не имел отношения к танцевальному марафону и в любом случае не мог бы добраться до танцора — на пути была я. Значит, Стивенса убили издалека. Давай беги, а то опоздаешь.
Хотя чувства в Тинтаджеле так и кипели, он по-прежнему был профессиональным артистом. В два прыжка он оказался в «Джаз-клубе», где его уже ждали «Джазисты».
Подхватив банджо, он вышел на сцену, где уже стояла Нерина; она была в черном платье с искрящейся розовой шифоновой накидкой и вырезом, почти полностью обнажавшим грудь — мраморную, мягкую, потрясающей формы, хотя такая и не в моде. И Нерина, и Бен Роджерс, прищурившись, взглянули на Фрину; Нерина продолжала щуриться даже на расстоянии трех метров.
— Тинтаджел Стоун и «Джазисты», — объявил конферансье. — Именно они заставили плясать Святого Витта!
Музыканты начали с оживленной, слегка нестройной версии «Тайгер Рэг», уже ставшей их визитной карточкой. Поверх мелодии ложились стенания корнета, глуховатые и причудливые, но всегда гармоничные.
— Я ненавижу эти подлые закаты, — запела Нерина, принимавшая, казалось, всю печаль «Сент-Луис блюза» как свою собственную. — Я ненавижу эти подлые закаты, ушел мой мальчик, ушел, проклятый…
Как всегда, ее чувственность давала о себе знать. Переполненный клуб сосредоточенно внимал исполнительнице. Даже яростный спор об Истинном Предназначении Джаза, что кипел у дверей на кухню, стих до шепота.
— Вся в бриллиантиках та сент-луисочка, — пела Нерина хрипловатым, но сильным голосом, — и он пошел за ней, пошел на цыпочках. — Последовавшие далее причитания могли бы показаться нелепыми, не будь они столь душераздирающими: — Когда б не пудры слой на ней и не накладка, меня не бросил бы мой мальчик сладкий.
Фрина села за один из передних столиков, несмотря на явное неодобрение компании джентльменов, которым хотелось подобраться к Нерине как можно ближе.
— Коль персики не любы, то веткам не вреди, — пела она, уперев руку в бедро и легонько покачивая им.
Зал затрепетал. Нерина склонила голову, и рыжие волосы рассыпались по груди.
— Коль персики не любы, то веткам не вреди!
Голова вскинулась, тело подалось немного вперед, платье заколыхалось и распахнулось. Даже Фрина, которую женщины не увлекали, не могла остаться равнодушной.
— Оставь мой сад в покое, из сада уходи!
Певица знала, какое впечатление она производит на преимущественно мужскую аудиторию, и наслаждалась им. Она улыбнулась в темноту — за алыми губами приоткрылись белоснежные зубы. Перед лицом этой надменной и роскошной чувственности Фрина впервые, с тех пор как ей стукнуло четырнадцать, почувствовала себя бесцветной, плоской и непривлекательной. Встряхнувшись, она заказала кофе.
