Мысли о них двоих, их образы вихрем закружили меня. Их райский сад. Почему отец мне никогда не рассказывал? Почему не свозил меня туда?
— Почему они уехали так далеко?
Феликс поднял руку и коснулся пальцем моего лба, того места, где уже вспыхнула, забурлила, готовясь взорваться, горячая точка, и я вскрикнул:
— Они скрывались от кого-то?
— Может, ты все-таки хочешь слышать всю эту историю прямо сейчас?
Я быстро облизал губы. Глаза у Феликса блестели. Ему хотелось рассказать. Очень хотелось. Почему? В этом было что-то странное. Мы ведь только сегодня встретились, мы почти незнакомы. Чего он хочет от меня?
— Нет, нет, потом! — быстро и решительно проговорил я. И встал.
Феликс вздрогнул, точно я разбудил его:
— Потом — когда? Очень может стать, что не будет времени для потом!
— Потом. Не здесь.
Сдвинуться с места. Уйти отсюда.
— Хватит. Пойдем.
Феликс еще пару мгновений смотрел на меня снизу, потом подал мне руку, и я помог ему подняться.
Мы отряхнулись, замели свои следы на песке — на случай, если кто-то вздумает за нами шпионить. Заметать следы мы оба умели мастерски — каждый по собственному долгу службы. Время от времени Феликс бросал на меня удивленный взгляд. Я не смог бы объяснить, что творится со мной, почему я попросил отсрочки. Я забрасывал следы песком — сгребал его обеими ногами и найденной тут же веткой. Продолжение рассказа я послушаю потом. Торопиться некуда. Время у нас есть. Надо привыкнуть.
Мы медленно двинулись прочь. Черный пес бросился с холма в нашу сторону, с почтительного расстояния продолжая нас облаивать. Феликс сказал, чтобы я не волновался, собаки на него все время лают, и тут уж ничего не поделаешь. У меня не было настроения спорить с ним и припоминать все те случаи, когда собаки набрасывались на меня, просто так, за здорово живешь, как будто мой запах отчего-то не укладывался в их собачьих головах. Но из-за этих собак я снова проникся симпатией к Феликсу: все-таки мы мало-помалу привыкаем друг к другу, и, наверно, не так уж много нам предстоит выяснить друг о друге, ведь есть у нас и общие тайны.
Мы шли зигзагами по белому песку, и у меня все время было ощущение, что она идет с нами, один раз я даже оглянулся — не тянется ли между нашими с Феликсом следами цепочка ее следов. Феликс, кажется, понял, что я искал, — он улыбнулся и обнял меня за плечи, и так мы дошли до «жука», пошатываясь от смеха, как двое пьяниц.
Очень сильная. Очень красивая. Жесткая.
Может, это профессиональная черта. Стоп: а если она тоже работала вместе с отцом? Моя мама — сыщик? И это из-за нее отец теперь так воюет с преступниками? И как я раньше не догадался.
Нет, нельзя думать об этом сейчас, в пути, в самый разгар событий. Я подумаю об этом потом. Вечером. Завтра.
Он построил ей дворец, где жили только он и она. На горе. У самой границы. И там были овцы и лошади. Без электричества, без телефона. Наверное, хотел быть только с ней, наедине. В первозданной чистоте. Как Адам и Ева в райском саду. Даже полицию готов был бросить ради нее.
Завывающая полицейская машина снова обогнала нас. Я вздрогнул.
Если сейчас нас схватят, я не успею узнать о ней. О них.
Я достал из пакета одежду. Красная юбка, зеленая кофта. Кричаще яркие. Я — оденусь девчонкой? Да я со стыда помру. Меня щас стошнит. Лучше уж угнать еще какой-нибудь поезд, чем напяливать юбку. Есть вещи, которые требуют не смелости, а… Как это вообще называется?
Прямо на ходу я перебрался на заднее сиденье, чтобы переодеться. Краем глаза поймал свое отражение в зеркале. С таким лицом готовятся принять горькое лекарство. Отцу тоже как-то раз пришлось переодеться женщиной. Он тогда преследовал мошенника, который целому десятку женщин пообещал на них жениться — чтобы заполучить их деньги, естественно. Папа, при всем его профессионализме, так бесился, видя себя в платье, что в конце концов заставил Габи работать приманкой, и тогда она, по ее словам, получила сразу три предложения руки и сердца: первое, последнее и единственное за всю ее жизнь. Я снял брюки. Надел юбку. Надел, разумеется, задом наперед. Откуда мне знать, как носят юбки? Перевернул. Хотя бы снимать ее для этого не пришлось, в этом смысле, конечно, юбка удобней штанов. Натянул плетеные сандалии из тонких ремешков. Вот я и готов. Что делать, это часть нашей профессии. Если мне удастся кого-то обмануть этим костюмом — значит, я уже переплюнул отца? Или, может, в нем сильнее мужское начало? Мне-то всегда казалось, что профессионализм — это качество мужское, а теперь уже все у меня в голове перепуталось.
Я старался не задумываться, что за девчонка носила все это до меня. Вещи пришлись впору, только были не новые, как у девчонок из нашего класса, а поношенные. Хотелось спросить у Феликса, где он раздобыл эти одежки, — но я опять не спросил. Почему? Как я мог не поинтересоваться, откуда у него, пожилого человека, девичья одежда? И что произошло с этой девочкой? Я молчал и в одиночку боролся с одолевающими меня дурными мыслями. Если бы я не знал наверняка, что отец доверяет Феликсу на все сто, — я бы, наверное, разволновался. Ну, может, не испугался бы, но повысил бдительность. Прохладой веяло от этой одежды. Запахом прохладного темного места, скрытого от посторонних глаз. Как будто эти вещи долго-долго висели в шкафу.
Я надел парик. Внутри он был то ли кожаный, то ли резиновый. По ощущениям — как будто нацепил на голову половину футбольного мяча. Голова тут же зачесалась, словно по ней забегали муравьи. Резиновая подкладка тянула за волосы, и я подумал, что, если так дальше пойдет, мне придется уже не расставаться с париком до конца жизни. Коса щекотала и натирала шею. Я вытащил ее из-под воротника, но стоило мотнуть головой, как она тут же вернулась на прежнее место. Я снова вынул ее — она снова упала за воротник. Интересно, что сказал бы Миха, увидев меня с косой? «Привет, Нуну, о, у тебя коса».
Я вернулся на переднее сиденье. Феликс критически оглядел меня:
— Полный порядок. Если хотим, чтобы нам была удача, надо ходить так до самого конца. Надо изменять законы! Надо быть дерзкий! Надо кураж! Кураж, смелость!
Он пожевал губами и вернулся в образ: скривил губу вправо и проговорил новым голосом:
— А теперь дедушка Hoax и его внучка Тами отправятся на пикник. Такие молодцы-удальцы.
Тами?
Я ничего не сказал. Парик издевался надо мной. Голова вспотела. В других обстоятельствах я бы уже сошел с ума и начал метаться. Я посмотрел на свои ноги, выглядывающие из-под подола. Тонкими они теперь казались и гладкими, и ступни у меня в этих сандалиях были как не мои — девчоночьи.
Если бы у меня была сестра, наверное, вот такая она бы и получилась.
Или если бы я сам родился девчонкой.
Я двигался бы по-девичьи. А когда вырос, стал бы похож на маму, а не на отца.
