и знал.
Я чувствую, что мозг отстает.
— Знал что? — спрашиваю я.
Винсент качает головой.
— Это моя вина — это была глупая идея. Все произошло в ту первую ночь, когда я пришел во время твоей смены и мы… — он наклоняет голову в молчаливом признании сеанса поцелуев. — Библиотекарь помогала мне ознакомиться с антологией, которую ты дала и я…
Винсент снова смеется, как будто ему неловко, и прикрывает лицо рукой.
— Я написал небольшую записку и свой номер телефона на листке бумаги. Поместил его в твою книгу.
— Какую книгу? — взволнованно спрашиваю я, а потом внезапно вспоминаю «Принцессу мафии».
Книгу, за чтением которой он застал меня. Книгу, которую оставила на столе для раздачи, когда мы поднялись наверх. Книгу, которую так и не дочитала до конца, потому что не могла смотреть на обложку, не думая о том, как сильно облажалась с Винсентом.
— Стоп. Ты шутишь?
Винсент прикусывает нижнюю губу, но отрицательно качает головой.
— Блять! — стону я, опуская голову на руки.
Все это время — три несчастные недели — у меня был его номер телефона в книге, которую не смогла заставить себя дочитать. Было твердое, осязаемое доказательство того, что Винсент Найт хотел меня, а я, дура, передала книжку Нине и сказала, что та может либо прочитать ее, либо выбросить в корзину для пожертвований.
Я закрываю лицо руками.
— Я не дочитала книгу, — стону в ладони. — Боже, я… я сказала Нине, что та может взять ее. Дерьмо. Вероятно, она пожертвовала ее.
Потому что, если бы она нашла записку от Винсента Найта, спрятанную в любовном романе, никогда бы не умолчала об этом.
— Неудивительно, что ты так разозлилась в Starbucks.
— Боже, я была в ярости. Думала, ты намеренно посылаешь противоречивые сигналы. То целуешь, а потом исчезаешь и я больше ничего о тебе не слышу, пока тебе вдруг резко не понадобился репетитор, типа, что я должна была думать?
— Думал, ты привиделась мне после той ночи. Так и не получил сообщения, и подумал, что, может быть, тебе это неинтересно, но должен был знать наверняка. Просить помощи со стихами было как «Радуйся, Мария, что я снова тебя вижу». А потом ты написала по электронной почте, и это был такой чопорный и официальный ответ, и я подумал…
— Что я не хотела тебя больше видеть, — заканчиваю я.
Он кивает.
— А ты думала, мне просто нужен репетитор.
То, что я наконец прояснила это, одновременно и радует, и приводит в бешенство.
В одном я определенно уверена: недопонимание — действительно самое худшее.
— Что ж, теперь все в порядке, — объявляю я.
Винсент смеется. Громко и непринужденно, и узел в груди развязывается.
— Я не очень хорош в том, чтобы получить желаемое, — признается он, щеки и кончики ушей окрашиваются розовым, когда тот ковыряет невидимую ворсинку на одеяле. Я никогда не видела его таким застенчивым. — Если я защищаю кого-то другого, это легко. Я просто капитан команды. Но если это только для меня, я… я не знаю. Чувствую себя чертовски неловко.
Идея о том, что Винсент — уверенный в себе, сообразительный, кокетливый, развратный Винсент — не любит отстаивать свои интересы, кажется, не укладывается в голове. Но кусочки головоломки встают на свои места.
Он никогда не умел просить о помощи, не так ли? Я думаю о том, как он поцеловал меня в библиотеке и о предложении позволить попрактиковаться. Каким был робким, когда попросил набраться терпения и позволить попробовать поднять меня одной рукой, для собственного удовольствия. То, как дразнил меня в Starbucks, все это время думая, что я пришла просто за деньгами, но втайне надеясь, что хочу его так же, как он хотел меня.
Винсент всегда оставлял дверь открытой. Даже когда я захлопывала дверь у него перед носом, он открывал ее снова. Но все это время он был слишком напуган, чтобы пригласить меня войти внутрь.
Этого достаточно, чтобы разбить сердце. Достаточно, чтобы мне захотелось крепко обнять его и осыпать поцелуями каждый дюйм лица, извиниться за то, что я трусиха и сделать ему выговор за то, что Винсент тоже трус.
— Хорошо, — говорю я. — Нам просто нужно почаще общаться, не так ли? Будем честны друг с другом. Четкие и прямолинейные.
Винсент сглатывает и садится прямее.
— Тогда хочу быть откровенным, — говорит он. — Я не могу перестать думать о тебе, Кендалл. И прочитал каждое чертово стихотворение, которое Элизабет Барретт Браунинг когда-либо писала. За три недели. Ради тебя.
Я издаю удивленный смешок и прижимаю ладони к разгоряченным щекам.
— Что ты со мной сделала?
Это похоже на небольшую жертву гордости ради честности, поэтому я возвращаю должок.
— Я посмотрела ролики с тобой на YouTube, — шепчу я.
Его глаза мерцают.
— Так…?
— Я все еще не знаю, почему оператору так нравится снимать только тебя, но в данный момент слишком смущена, чтобы спрашивать.
Винсент запрокидывает голову и снова смеется. Но не надо мной, потому что я тоже смеюсь над полной абсурдностью того, что все гребаное время мы были на одной волне, не осознавая этого.
Вот и все. Вот где я могла бы позаимствовать любое количество строк, которые запомнила из романов о заявленных чувствах и глубочайших желаниях. Но и Винсент, и Элизабет Барретт Браунинг высказали чертовски замечательную мысль: действия говорят громче слов.
И прямо сейчас я хочу быть громкой.
Итак, я пересекаю комнату и встаю там, где Винсент сидит на краю кровати. Кладу руки ему на плечи для равновесия, а затем — в едином порыве храбрости и решимости — прижимаю одно колено к матрасу, а другую ногу перекидываю через его колени.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Возможно, это было немного импульсивно.
Я сижу верхом на коленях Винсента, вцепившись руками в рубашку, чтобы не упасть и не приземлиться задницей на пол спальни. Немного неудобно и я полностью не опустилась на него, потому что не совсем готова перенести весь вес на его бедра.
Глаза Винсента на уровне моих ключиц.
Если он посмотрит вниз, то увидит глубокий вырез одолженного боди.
Если вверх — заметит двойной подбородок.
В этом нет ничего лестного или соблазнительного, но уже слишком поздно отступать, не слезая неловко с колен. Итак, придется просто смириться с этим.
Поскольку все определенно плохо получается, я откидываюсь назад — ровно настолько, чтобы посмотреть ему в глаза — и спрашиваю:
— Это не слишком прямолинейно?
Винсент фыркает и наклоняется вперед, чтобы спрятать улыбку в изгибе моей шеи. Его руки ненадолго
