— Тогда так, — скомандовал Аверин. — Ты с половиной казаков заходишь по правому флангу, мы же с господином прапорщиком и остальной половиной, зайдем слева. Если что, то создадим эффект неожиданности.
— Слухаю, — отрапортовал Харлампий, и подал знак своим казакам. От группы тут же отделились пять верховых, и следуя за урядником ушли направо.
Аверин махнул рукой оставшимся, и мы выдвинулись к станице по левому флангу. Чем ближе подходили мы, тем отчетливее чувствовался запах гари. Кони недовольно фыркали и то и дело сбивались с шага. Казаки негромко покрикивали на своих четвероногих друзей и те, будто понимая, вновь переходили на четкий шаг. Группа, которую вел урядник Казимиров была нам видна ясно. Они уже входили в станицу. Нам оставалось еще метров двести. Можно было различить дома, кое- где окаймленные заборами и огородами. Меня поразило то, что несмотря на утренний час, не слышно было ни лая собак, ни, привычного для сельской местности, мычания коров. Вообще ничего не было слышно. В середине станицы, над крышами домов возвышалась церковь. Несмотря на пасмурное небо, купол отливал золотом, отчего церковь выглядела довольно величественно. С соседнего от церкви дома, почти вертикально вверх, подымался беловато-серый дым. Еще несколько таких домов, точнее то, что от них осталось, были разбросаны по разным сторонам станицы. Вот и край, как говорили казаки, по -нашему въезд в станицу. Аверин сделал знак рукой, и мы остановились. Два казака подъехали к нему.
— Разведайте что там и как, — распорядился подпоручик. — Только тихо.
Казаки, пустили коней быстрым шагом и вскоре скрылись за соседним домом.
— Сдается мне, господин прапорщик, — произнес Аверин. — Что красные здесь славно погуляли.
— Как это погуляли? — спросил я вдруг осипшим голосом. — Что именно вас смущает? — поинтересовался я.
— Вы слышите хоть какой-то звук, напоминающий что-то живое?
Я замолчал, прислушиваясь. Ничего. Действительно вокруг стояла зловещая тишина. Я пожал плечами.
— Вот и я ничего не слышу. Что довольно странно. Очень не хочу, чтобы мои опасения оправдались.
— Вы о чем, господин подпоручик? — спросил я.
Аверин не успел ответить. Казаки, посланные вперед, вернулись.
— Ваше благородие, вы должны это видеть, — произнес взволнованным голосом один из них. — Там, на майдане.
Не говоря ни слова Аверин толкнул коня пятками в бок и тот сорвался с места. Оба казака, пустив коней рысью, шли впереди, указывая дорогу. Пройдя одну улицу, мы вышли на широкую площадь.
— Это и есть, скорее всего майдан, — мелькнуло у меня в голове.
У небольшого строения, напоминающего административное здание в деревне, стояли Харлампий с пятью казаками. Они спешились, держа коней под уздцы. Стояли с непокрытыми головами. Мы тоже спешились и быстрым шагом подошли к стоящим. То, что я увидел, повергло меня в шок. Я стоял, как вкопанный, язык, будто сковало льдом. Рука машинально потянулась к фуражке. Я сжал ее до боли в суставах руки. Перед нами лежали изрубленные и изуродованные тела женщин, стариков, детей. На многих женщинах не было одежды. Тела их изрешечены пулями.
— Сатанинское отродье, — выругался Харлампий. Его голос дрожал, глаза были влажными, — Попадись мне под руку, ни один живым не уйдет.
Вопросы были неуместными. Да и не мог я что-либо сказать. Ненависть была мне ранее не знакома. Нелюбовь да. Но ненавидеть я считал, могут только не здоровые психически люди. Сейчас же это чувство рождалось во мне. И чем дольше я смотрел на лежащие передо мной изуродованные тела, тем больше росло во мне желание сделать то же самое с тем, кто убил этих ни в чем не повинных людей. Гражданских. Ни одного военного я не видел. Прислушался к себе. И вздрогнул. Я ненавидел в этот момент все, что раньше, в той жизни, считал идеалом.
— Никого в живых не оставили, — произнес наконец урядник Казимиров. — Обошли все дворы. Собаки постреляны, скотину угнали.
— За что так- то? — вырвалось вдруг у меня.
Харлампий взглянул исподлобья на меня и ответил, будто выдавливая каждое слово:
— Хлеб забрали, пшеницу. Станичники, знамо дело, отдавать не хотели. За то и поплатились жизнью. Все. Никого не пожалели.
— Гады! — произнес я в сердцах, глядя на тело девочки, лет семи, с глубокими рубленными ранами.
— Господин прапорщик, — заметил Аверин. — Держите себя в руках. Не поддавайтесь эмоциям.
— Слушаюсь, господин подпоручик, — отозвался я. -Но как же здесь без эмоций?
— Мы на войне, Михаил Степанович — пора привыкнуть.
— Разве можно к такому привыкнуть, ваше благородие? — спросил один из казаков, что был моложе остальных.
— К такому, — Аверин на секунду замолчал. — Нет. Но все наши эмоции нужно превращать в злость, чтобы бить эту красную сволочь до последнего!
Казаки посмотрели на своего командира. В их взглядах читалось уважение и одобрение.
— Ваше благородие, — произнес вдруг Харлампий. — Похоронить бы. Не гоже так бросать. Не по православному.
— Добре, Харлампий, — ответил Аверин. — Копать все вместе будем, но инструмент нужен.
— Мы с братцами, когда хаты осматривали, лопаты видели. Сейчас казаков пошлю, принесут.
Три казака побежали к ближайшим хатам и вскоре вернулись, неся несколько лопат. Копали по очереди, поделившись на две группы. Пока первая копала, другая могла отдохнуть. К полудню была выкопана довольно приличных
