ему обернуться. Они позволили ему задать мне вопрос и продолжать на меня пялиться. Я сделала усилие над собой, встала и пошла к выходу заплетающимися ногами. Я бы могла молча уйти в свою камеру. Но путь преградили охранники, спросив, в чем дело. И со мной случилась истерика. Меня трясло от несправедливости и обмана… и, возможно, страха. Я присела на корточки и закрыла голову руками.
Тогда меня довели до камеры, и я легла. Сегодня третий день, как я безвылазно сижу здесь. Уже легче. Истерика прошла. Остались только редкие всхлипывания. Я чувствую, будто ранена. Будто я прострелена насквозь.
7
«Случайные встречи» с мужем не прекратились. Я иду в библиотеку – и он оказывается неподалеку. Меня проводят в камеру мимо медицинского отсека, где он в тот момент принимает таблетки. Надзиратели как бы случайно останавливают меня прямо напротив него и спрашивают, не нужно ли мне сейчас принимать лекарства. Что звучит вдвойне издевательски, ведь самые нужные мне таблетки так никто и не обеспечил. Мне же говорили, что их дадут маршалы, когда я буду в суде. Там же мне сказали, что все нужное мне выдадут в тюрьме. И концов не найти. Отфутболили на славу. Так что я уже не надеюсь на это. Однако я добилась официального отказа медицинского департамента проводить мне операцию. Они все ускользали от прямых ответов, но я тоже не лыком шита. И им пришлось прямо сказать: «Да, мы отказываем вам в оказании медицинской помощи». Хотя они обязаны мне помочь. И, даю слово, это не пройдет для них даром. Я не хочу мстить, я хочу добиться справедливости.
Тем временем я успела вновь с приветом навестить изолятор. Свидетелем диалога с медсестрой, которая отказалась со мной разговаривать по поводу новизны капель, стала офицер полиции. На меня завели дисциплинарное дело. В решении по данному делу указано: «Поместить в изолятор на трое суток за being snob». За снобизм то бишь. За что, простите? Конечно, не в ту же самую камеру, в которой я была восемь дней. Но и ее главным богатством были залежи грязи. К тому же до меня в этой камере жила некая проститутка со щедрым букетом венерических заболеваний, так что после каждого похода в туалет я внутренне содрогалась. Даже стены трогать не хотелось. Учитывая мою любовь к чистоте, я даже не представляла, как там буду спать в окружении грязных инфекционных стен. Мой скромный, но дружелюбный нрав сыграл мне на руку. Знакомые заключенные-девушки подкидывали мне под дверь прокладки. В этой тюрьме они были похожи чуть ли не на подушки – здоровые, памперсообразные, – и я использовала их в качестве обоев, а также сидушки на унитаз. Пусть вид камеры, обклеенной белым мягким, навевал картины из сумасшедшего дома, зато было чисто и не липко. Офицеры были не в восторге. Одна афроамериканка кричала мне из-за двери:
– А ну-ка, уберите прокладки!
– Нет, принесите сначала дезинфектор! – в ответ кричала я.
– Прекратите пререкаться, снимите все это!
– Не сниму, пока не принесете чистящее средство! – я стояла на своем.
И они принесли.
Мне сразу вспомнилось другое наказание, которое я отбывала пару месяцев назад. Тогда меня закрыли на три дня в камеру. За якобы контрабанду. Я запросила список тюремных правил и прочла, что считалось контрабандой. Оружие, наркотики, какие-то виды еды. А у меня в контрабанду записали бумажные полотенца. Я начала возмущаться и ткнула тюремную администрацию носом в данное несоответствие. Они согласились, но отказались выпускать, так как уже провели приказ о моем наказании через какое-то ведомство с указанием «риск для безопасности». Так что я должна отсидеть свое наказание. При этом представитель администрации предложила написать жалобу на офицера, который был ответственен за заявление о контрабанде. И я написала. А потом забрала. Решила, что в человеке взыграет совесть. Мне было бы совестно знать, что я засадила невинного человека на три дня в камеру. Сейчас даже несколько забавно осознавать, насколько я была наивна тогда.
Перед написанием жалобы я решила устроить целый концерт. Ну, как – решила… Так получилось… Несмотря на то, что я в основном вела себя тихо и мало с кем общалась, я довольно яро выступала за права свои, женщин и заключенных в частности. Несмотря на то, что еще в Финляндии Хэта и Присцилла говорили мне: «Угомонись, ты ничего этим не изменишь», – иногда я все-таки одерживала маленькие победы. К тому же я нахожусь в Америке, в гуманном, правозащитном и законопослушном обществе!
Я не раз уже возмущалась по поводу той же еды. Я в курсе, что на федеральных заключенных правительство выделяет колоссальные дотации и на наше питание выделяется намного больше средств, но почему-то кормят нас так же, как и остальных.
Возмущалась, когда у меня отобрали иконы. Я раздобыла необходимое и начала рисовать свои. Офицеры кричали, чтобы я их убрала или выкинула, а я возмущалась тем, что мусульманам тюремная администрация даже ковры для молитвы выдает, а с христианами так негуманно поступают.
И я не уставала доказывать, что я имею права на то или иное.
Меня не так просто вывести из себя. В тюрьме, конечно, бывает эмоционально сложно. Иногда на меня накатывают приступы злости. Иногда хочется плакать. Но ни в коем случае на людях. Если слеза рвется наружу, то я залезаю под одеяло и плачу там. Но если что-то и способно меня довести до белого каления, так это откровенная несправедливость.
А посадить за контрабанду бумажных полотенец… Бумажных полотенец! Это же просто не лезет ни в какие ворота. Как только меня поместили в камеру, мои глаза начала застилать пелена, жар обжигал меня изнутри, и я начала крушить все вокруг себя. Сначала я начала колотить в дверь кулаками. Затем – здоровой ступней. Мне показалось, что шума как-то маловато. Я швырнула кровать-лодку в «стального коня». Грохот уже стоял будь здоров. Я схватила белый пластиковый ящик, где хранились какие-то мои вещи, и бросила его в стену. Разбился какой-то флакон с кремом, но мне уже было все равно. Я делала паузу только для того, чтобы понять, что еще можно расшвырять по камере. Я хотела дойти до самой крайней точки шума, который я могу создать.
Когда охранники заглянули в окошко моей камеры, они были повержены в шок. Конечно, все привыкли, что у меня всегда идеальная чистота и все тихо. Еще до официального подъема мое спальное место идеально заправлено, я всегда одета, умыта, а мои волосы заплетены идеально – волосок к волоску. А тут – целый погром, все разбросано, помято, разлито, в жутком кавардаке. И посередине всего этого я
