он уехал оттуда, был задержан в Чехии, подписал согласие на экстрадицию. Но после того как за ним прилетели американские маршалы, он пропал. Яли меня проинформировал. Я просила, практически уговаривала своего адвоката связаться с Яли. Но он неохотно шел на контакт. Яли сообщил, что из Финляндии выехал некий журналист-следователь, чтобы докопаться до правды. Я надеялась, что это даст необходимый импульс. Но нет вестей. Дотти тоже советовала мне согласиться с ПЛИ. Как и мама. Я собиралась бороться. Но теперь, оставшись без свидетельских показаний защиты, я поняла, какую грязную игру ведут представители США.
Приехал адвокат с последним ПЛИ. Он настаивает на том, что я должна подписать признательные показания. Аргументы придавили меня своей тяжестью:
– Это последнее ПЛИ, срок заключения – минимальный, который мне могут предложить.
– Прокурор Камилла сказала, что если я не подписываю ПЛИ, то она передает мои документы на superseed indigment, по которому мне грозит минимум 10 лет, а максимум – все те же 60 лет.
– У меня не осталось свидетелей, где мой муж – неизвестно.
– На суде те самые свидетели, из-за которых на меня возбудили дело, идут на полное сотрудничество и говорят все, что выгодно обвинению.
– Успешность дел вроде моего – около одного процента.
– Это все, что он может для меня сейчас сделать.
– У меня десять минут на принятие решения.
В конце своей речи он прибил меня словами отца Никиты, про которого я сама ему рассказывала. Про то, что, если мы сидим в тюрьме, значит, мы обидели кого-то в жизни – и лучше это искупить на земле, чем на небесах. От него это было крайне странно слышать, но этот аргумент явно был не решающим. Время шло. Решение нужно было принимать. Скрепя сердце, я взяла ручку… Я призналась в том, что знала или подозревала, что через совместный счет с моим бывшим мужем проходили незаконные денежные средства. Также в этом признании я подписалась под тем, что происходило в другом городе. С другими людьми. Которых я даже не знала и не видела в глаза. Я поставила свою подпись, заверила, удостоверила то, о чем не имею ни малейшего представления… Меня тошнит…
Но это еще не все. На следующий день я узнала в телефонном разговоре с мамой, что мой бывший муж – в этой же тюрьме. Яли просматривал каждый день информацию по тюрьмам – и именно сегодня он появился в списках. Первым делом я заполнила форму запроса keep separate («держать раздельно»). Обычно такой документ составляется для соучастников по одному делу. Или в случае, когда один из людей боится другого и хочет избежать даже малейшей исходящей от него опасности. Я не хочу с ним пересекаться. Я не хочу его видеть. Я только-только официально освободилась от него, а тут мне его практически подсовывают под нос. Тюремное руководство одобрило запрос и заверило меня, что ни в коем случае мы не пересечемся.
Я хочу хоть как-то отвлечься от мыслей о нем. Но я даже не могу поделиться ни с кем своими страхами. Даже с мисс Ли, которая к этому моменту серьезно завралась. Я, конечно, предполагала, что она преувеличивала свои заслуги и доходы. Но ее рассказы начали достигать вершин Жюля Верна. К тому же я заметила очень странную тенденцию. Она очень быстро прочитывала те же книги, что и я читала совсем недавно. К примеру, я прочитала биографию Илона Маска. А дней через пять мисс Ли заявляет, что собирается инвестировать миллионы в космические программы, строительство ракет и т. д. Подобные же странно связанные реплики прозвучали после того, как я прочитала биографию Джеффри Безоса – основателя интернет-компании Amazon.com и ряда других компаний. Как-то мисс Ли поинтересовалась моим мнением по какому-то политическому вопросу – я ответила, что не обсуждаю политику, религию и секс, об остальном – пожалуйста. Через пару дней приходят волонтеры, в том числе и от религиозных конфессий, и мисс Ли как ни в чем не бывало заявляет, что один из ее друзей-мужчин говорит, что он никогда не обсуждает политику, религию и секс. И тут я поняла! Ее стихия – мимикрия. Она считывает с тебя признаки и присваивает их, начинает подражать. Вот почему ее мало кто здесь любит. Более того, мне не дает покоя одна история, связанная с ней.
Одна из моих знакомых в тюрьме – мисс Алайя, женщина из Нигерии. По виду не робкого десятка, к тому же с татуировками в виде слез на щеках. Мой бывший муж мне некогда рассказывал, что у некоторых мафиозных группировок есть такая традиция – вытатуировывать слезы на лице по количеству жертв. Но у нее это несло некое иное значение, что-то связанное с духами Африки. Мы периодически общались. Но я заметила, как она все больше начинает восхищаться мисс Ли и приписывать ей чуть ли не всемогущество. Она верит во все ее истории и смотрит на нее с благоговением. И недавно я застала такую сцену: Алайя стоит на коленях перед мисс Ли и просит ее о помощи. Она умоляла мисс Ли поделиться своим адвокатом. Мисс Ли явно наслаждалась этим моментом. Она с гордым видом и тоном, не терпящим возражения, потребовала 10 тысяч долларов за подобную услугу. Мисс Ли не знает, что я была свидетельницей этой сцены. Я не совсем понимаю, в чем дело, но что-то в этой истории меня крайне смущает…
Казалось бы, попытки разгадать таинственную мисс Ли способны отвлечь меня хоть на некоторое время. Но оказалось, что самое интересное еще впереди.
Я пришла на утреннюю службу, зашла в зал, села на привычное место сзади. Готовилась слушать Божье слово. И тут через несколько рядов от меня мужчина-заключенный абсолютно свободно, без какого-либо страха оборачивается ко мне. И говорит:
– Что у тебя с лицом?
Господи! Это он, мой бывший муж, мужчина с улыбкой Чеширского кота, мужчина, который сделал мою жизнь такой сладко-горькой!
Не «привет». Не «как дела». «Что с лицом?» Впрочем, едва ли в тот момент с ним было все в порядке. Я заозиралась по сторонам. Охранники по бокам делали вид, будто ничего не происходит. Те самые охранники, которые прежде пресекали любые попытки переглядок и общения с мужской стороны. Я… Я не понимала, что происходит. Я же подписала документ – и меня заверили, что мы не встретимся! К тому же на религиозную службу нельзя просто выйти из камеры и пойти. Заранее составляются списки, которые проверяются и затем одобряются или нет. «Что происходит?» – вертелась, как вьюн, мысль в моей голове. Неужели это сделано нарочно? Они позволили нам встретиться. Они позволили
