меня сегодня.
А после уроков к нам заглянула старшая пионервожатая.
— Носов, — сказала она, — собери мне совет отряда.
«Ну вот, — подумал я, — будут меня исключать».
Я шёл из школы, и людей на улице было мало, потому что начался дождь. Я шёл под дождём не прячась и думал грустные мысли.
* * *
Около Марининой больницы я оказался случайно. Шёл по улице, и вдруг меня кто-то позвал:
— Саша!
Я стал оглядываться, но никого не заметил. Никто меня не звал, просто послышалось.
Потом посмотрел на дом, а там написано: «Детская больница».
И я решил зайти. Всё равно в этой школе я учусь уже последние дни и Марину больше уж не увижу.
— В каком отделении моя сестра, Коробицына, лежит? — спросил я в справочном окошке.
— В хирургическом.
И я написал на листке из тетради записку. Всё равно скоро уедем и в новой школе будет новая тетрадь.
«Здравствуй, Марина!
Марина, я тогда на улице стоял нечаянно и кидаться не хотел. То есть я не совсем нечаянно. И я прошу у тебя прощения. А с Чистяковым и Четвериковым я теперь не разговариваю. Марина, я скоро уезжаю, мой папа говорит, что Коробицын — фамилия ему знакомая. Когда ты выпишешься? До свидания.
Саша Карамзин»
Я перечитал записку и вычеркнул про Чистякова и Четверикова. А внизу дописал: «Скорей выписывайся».
Потом я решил, что к записке обязательно надо купить конфеты.
Напротив был магазин, и я купил там сто граммов конфет «Ну-ка отними!».
Но в справочном окошке мне сказали:
— Передачи не берём сегодня, мальчик. Только записки. Хорошо, что я про конфеты в записке не написал.
Из больницы я пошёл прямо в гостиницу. И съел все конфеты по дороге.
* * *
Папа ещё давно говорил, что нас собираются вызвать в Москву и послать на гастроли в Монголию.
За эти дни я совсем забыл и о Москве, и о Монголии.
Со мной никто не разговаривал в классе. Я приходил, сидел за партой один, в перемены молча уходил, ел в буфете завтрак. Снова сидел на уроке.
На третий день после того случая в коридоре повесили «Молнию». «Вчера ученик Феофанов затеял драку…» — вот что было там написано. Хотя драка была не вчера, а позавчера. И ещё большими чёрными буквами: «Позор классу!» Все эту молнию читали, а некоторые смотрели в мою сторону, хотя про меня ничего там написано не было.
Папа несколько раз спрашивал, что у меня случилось. Но я говорил, что ничего, и показывал в дневнике пятёрки.
Из пионеров решили меня не исключать. То есть об этом вообще ничего не решали. А на том совете отряда говорили о субботнике, чтобы перейти пионерский перевал.
Иногда я ходил один по улицам. Однажды я встретил Чистякова и Четверикова. Мы прошли навстречу друг другу отвернувшись.
Все эти дни на улице шёл дождь. Брызги стучали по окну и влетали в открытую форточку. И асфальт, и стены домов, и машины, и прохожие — всё было мокрым. Поэтому я сидел больше в номере один и читал стихи Пушкина.
* * *
Сегодня я шёл в эту школу в последний раз.
Ночью похолодало. Замёрзли лужи. Тяжёлые лохматые снежинки летели мне навстречу. Они сразу таяли на лице. А некоторые снежинки влетали в рот и падали на язык.
Деревья около школы стояли совсем голые.
Скоро я буду в новой школе…
Меня спросят:
— Ты пионер?
— Пионер, — скажу я.
Даже и спрашивать не будут. Сразу увидят галстук.
В классе, как и во все эти дни, я сел за парту, ни с кем не разговаривая. Стал листать учебник.
Вдруг ко мне подошёл Помещиков.
— Ладно, — сказал он, — ты ведь нечаянно. Ты у нас новый.
Я молчал.
— Уезжаешь? — спросил он. — Скоро?
Он спросил так, будто ничего не случилось, будто я не опозорил честь их класса.
— Послезавтра, — ответил я. — А откуда ты знаешь?
— На афишах-то написано.
Оказывается, он всё про меня знал. И весь класс, наверно, тоже знал про меня.
— Куда поедете? — спросил Помещиков.
— В Москву, а потом в Монголию.
— Повезло, — сказал он и отошёл.
После него все со мной стали разговаривать, как когда-то раньше.
— Пошли в буфет сосиски есть горячие, — сказали мне Чистяков и Четвериков.
— Слушай, а ты чего врал, что в Америке не был? Ты ведь был в Америке? — спросил Чистяков в буфете.
— Был.
— Миллионеров видел?
Я хотел сказать, что почти ничего я не видел, потому что простудился и, пока папа и все ездили на гастроли, я лежал в номере и сосал лимоны.
Но Чистякову сказал:
— Конечно, видел.
На последней перемене ко мне подошёл Носов.
— Слышишь, ты пиши. Передай привет монгольским школьникам. Только пиши, ладно? — повторил он.
И я решил, что обязательно напишу. Конечно же, напишу им прямо в школу. Так и напишу на конверте: «Всему классу».
* * *
А потом я увидел Марину. Сначала я подумал, что обознался. Я сидел у окна и увидел, что она идёт вдоль гостиницы. Она дошла до угла и повернула назад.
Она несла кочан капусты в сетке.
Я не стал надевать пальто, а прямо выбежал из гостиницы.
Марина шла мне навстречу и улыбалась.
И я тоже улыбнулся. Так мы постояли несколько минут, ничего не говорили, а только улыбались.
Мимо прошла бабка с большой сумкой и толкнула этой сумкой нас обоих.
— Улыбаются посреди дороги, — сказала она.
— Давай я капусту подержу, — сказал я.
— А мне мороженое можно есть, — сказала Марина, — и холодный квас пить можно.
А я вдруг подумал: откуда это она знает, что мы живём в гостинице?
Но она вдруг перебила меня:
— Приходите к нам завтра. Папа вас давно ждёт. И вашу маму и тётю Розалию.
— А меня в пионеры приняли, — сказал я, — видишь галстук?
Я говорил что-то совсем не то.
— Да, я знаю, — отвечала Марина. — Я всё про тебя давно знаю. — Тут Марина взглянула на часы у гостиницы. — Ой, как я опаздываю! Опять я опаздываю!
И она побежала по улице. Я хотел вернуться в гостиницу, потому что дул ветер и я вдруг почувствовал, как я замёрз, пока стоял здесь без пальто. Но у двери я почему-то остановился и стал смотреть, как Марина уходит. Люди задевали меня своими портфелями, я отодвигался и продолжал смотреть. Один раз Марина оглянулась и помахала мне рукой. Или мне показалось. Я всё-таки тоже помахал
