видеонаблюдения зафиксировали привидение, о котором больше года уже судачил весь город. Какой-то тамошний профессор, незаслуженно обиженный коллегами, на старости лет запил с горя и попал под машину. Дело житейское, бывает. Но теперь его привидение терроризирует весь этот городок. За что-то мстит землякам. Бред, но в объективы камер он же попал.
Ненадолго вернувшаяся к Рыжову улыбка опять уползла.
– Ты это всё где услышал?
– По РЭН ТВ смотрел.
Рыжов успокоился, а Сева, не обращая внимания на скривившиеся губы блогера, пригубил с края стакана и болтал дальше:
– Ты был там?
– Нет, нет, – резко ответил Гена, – всё делал онлайн. У меня там был хороший информатор.
– А я почему так заинтересовался, – Орлов расплылся в плотоядном от уха до уха оскале, – я был близко знаком с одной девушкой из Злакограда. Училась со мной в одном университете, тремя курсами младше. Оставила самые тёплые воспоминания. Такая, я тебе скажу…. С большой буквы Бэ! БББ…
И Орлов, умиляясь своей собственной шутке, не сдержался и заржал. Гена просто улыбнулся. Он не предполагал о ком ведёт речь Орлов. И не интересовался.
– Я ей лучшую свою работу тех лет подарил, никто на аукционе не выкупил. Любуются сейчас, наверное, с мужем.
Рыжов решил было поддержать разговор и чуть не вымолвил, что у него тоже была такая БББ, но в его желудке так вовремя и с такой силой заметалась холодная гигантская белая планария, как совесть мечется в душе не совсем потерянного человека. И он промолчал.
К полуночи, вернувшись в своё однокомнатное жилище, Орлов упивался гармонией творческого хаоса. В тесноте, да не в обиде. Маленькая дверь на балкон приоткрыта, и ему мнилось, что голодные четырёхколёсные звери рычали не глубоко внизу, а на уровне его девятого этажа, буквально за шторкой. Этот рык дополняло не выключенное с утра интернет-радио «Психофон», от которого ещё год назад у Орлова повышалось давление, а теперь повышается без него. Сева сел за письменный стол, открыл ноутбук, попытался выжать из забытой на столе бутылки последние капли дешёвого виски и углубился в просмотр своих страниц. В четвёртой сети, разглядывая свой профиль, заметил зелёные вспышки почтового ящика. Сообщение было от давнишней, судя по фото, очень привлекательной и, как оказалось, до вчерашнего дня, самой верной подруги. И оно просто повергло Орлова в ярость. Он выпучил глаза, не веря прочитанному, поджал губы и двумя пальцами стал стучать по клавишам, как будто орал ей:
– Негодую тебя! И отказываюсь понимать, почему ты до сих пор не ползаешь у меня в ногах? Почему не просишь прощения? Тварь!
Он исписал целую страницу в таком же духе, но отправить послание не смог. Предусмотрительная подруга заблаговременно внесла его в чёрный список. Схватившись рукой за сердце, Всеволод выбрался из-за стола и, не выключая ни радио, ни ноутбука, ни света, рухнул, не раздеваясь, в сон на диван. Даже спустя час в заснувшем лице было видно безутешное, отчаянное негодование.
Нас всех это ждёт
Рядом с двухместной палатой, в которой у окна лежал Карачагов, практически напротив сестринского поста, располагалась одноместная, самая блатная, самая престижная в неврологическом отделении. Лиля обратила на неё внимание ещё в свой первый визит к Фёдору Павловичу. Это было на третий день после кризиса, когда он ещё был в полной прострации. Шёл третий год после победного окончания войны, когда мы только-только начинали понимать, что у нас всё получилось.
Дверь в блатную палату была открыта почти настежь. На высокой, приспособленной специально для нетранспортабельных пациентов койке лежала благообразная бабушка с закрытыми глазами, бледная, как покойница. Очень благородное лицо. Чувствовалась порода. Бабушка или сама дремала, или была погружена в искусственный медикаментозный сон. Копна кипельно-седых волос убрана под марлевый берет. Её правой руки тончайшей кости пальцы держал в своих ладонях той же породы дедушка в очках, такой же седой, часто переводивший свой взгляд с её лица на датчики тихо звенящих приборов. Умиляясь такой трогательной сцене, Лиля даже сказала провожавшей её медсестре:
– Какая любовь у этой милой пожилой пары.
Сестра ничего не ответила, не обернулась, только совсем без симпатии к старикам заулыбалась себе под нос.
Ко второму визиту Лили Карачагов уже стал реагировать на окружающих, стал распознавать знакомые лица и ухмыляться им бессмысленной улыбкой. Ева Дмитриевна и раньше что-то похожее замечала в его лице, но всегда принимала это за успешную имитацию, помогающую Фёдору Павловичу уйти от прямого ответа. Неделю назад его разбил обширный инсульт. Ева Дмитриевна этого ждала и, когда литавры грозно грянули, оказалась рядом. Фёдор Павлович, проваливаясь в разверзшуюся под ногами бездну, крепко схватился за её фотопортрет двадцатилетней давности. Наглая, хорошо сложенная, с бесцеремонно длинными ногами, в развевающемся на ветру вечернем платье, без лифчика, без двух месяцев сорокалетняя женщина с жалостью смотрела на вас из-под натёртого до блеска хрустального стекла.
Ева Дмитриевна умывалась, когда ванной комнаты достиг хрустальный новогодний звон. Безбровая, по пояс голая, смертельно пугая кошек, она бросилась наверх. «Вот тебе, Витя, и приезжай домой, – стучало у неё в голове, – что бы Тео сейчас делал без меня?»
– А с чего ты взяла, – спросил брат, – что с ним что-то случилось?
У Евы Дмитриевны прямо на бегу брызнули слёзы. «И правда, чего это я раньше времени?» И сразу после этого послышался удар о пол второго этажа чего-то грузного и мягкого.
– Тео! – завопила во весь голос Ева Дмитриевна.
За неделю до этого в платной поликлинике Фёдор Павлович указывал тростью на профилактический плакат «7 симптомов инсульта» и говорил ей:
– Хех, шесть из семи у меня налицо. Нет только острой головной боли.
И вот она, прекраснозубая, пришла и, будто клык медведя, прокусила ему череп. И один из Карачаговых думал в эти секунды: «Ничего-ничего, а как по-другому? Отдохну и я». Потом он вместе с другими однофамильцами потеряет сознание.
Переводя свои глаза с Лили на Еву Дмитриевну, Фёдор Павлович переставал улыбаться. Взгляд мрачнел. Брови выгибались. «Опять! – думала Ева Дмитриевна и глотала слёзы, – Ну сколько можно?»
Во время второго визита Лили Карачагов внятно произнёс: «Дочка». И Лиля в этот раз не протестовала, хотя и покраснела до корней волос. Ева Дмитриевна шептала ей на ухо:
– Не обращайте внимания, милочка. Он не всерьёз. Вы же знаете.
Провожая Лили (Ева Дмитриевна тоже называла её на французский манер), сказала ей:
– Вы знаете, нет. Ничего хорошего никто не прогнозирует. Я еле держусь, чтобы не плакать при нём.
Потом её лицо на секунду прояснилось, и она
