коронации Петрарка видел не только и не столько удовлетворение честолюбивых стремлений{179}, сколько торжественную церемонию, освящающую возрождение — после тысячелетнего забвения — культа поэзии. В письме Роберту поэт называет коронацию «несомненно, выдающимся деянием, отмеченным одобрением и радостью римского народа: обычай коронования лаврами, не только прерванный на многие века, но и вообще почти полностью преданный забвению… в наше время восстановлен под твоим руководством и с моей помощью»{180}.
В дальнейшем Петрарка лишь дважды, на сравнительно короткий срок, возвращается в Воклюз, вч «общество муз». В 1348 г., когда Петрарка находился в Вероне, «не ведая своей судьбы», из письма друга он узнал, что Лаура погибла от чумы, опустошившей в том году многие страны Европы. Еще долгие годы поэт продолжает воспевать ее, создав цикл стихов «На смерть мадонны Лауры».
Повержен Лавр зеленый. Столп мой стройный
Обрушился{181}. Дух обнищал и сир.
Чем он владел, вернуть не может мир
От Индии до Мавра. В полдень знойный
Где тень найду, скиталец беспокойный?
Отраду где? Где сердца гордый мир?
Все смерть взяла…
Сонет CCLXIX, пер. Вяч. Иванова)
Петрарка этих лет — не только поэт и ученый. Порой, отрываясь от занятий, он принимает участие в бурных политических событиях. Этот период можно назвать годами странствий: Петрарка живет то в Парме, то в Падуе, но часто отправляется и в другие города Северной и Средней Италии, выполняя дипломатические поручения синьоров, на службе которых он состоял. Однажды, по дороге в Рим, он посетил Флоренцию — родину своего отца, но последовавшее вскоре предложение флорентийцев переехать туда, получив конфискованное у отца имущество, отверг.
В 1353 г. он поселился в Милане, который был опасным врагом Флоренции, у самого могущественного из итальянских тиранов — архиепископа Джованни Висконти. Это неожиданное для его друзей решение вынуждает его оправдываться перед ними. Он уверяет их в письмах, что ничто не угрожает его независимости. Джованни Висконти он называет «справедливейшим синьором», пишет, что этот «величайший из итальянских синьоров…обещал мне в огромном и многолюдном городе уединение и досуг. По этой причине я уступил, но с условием, что в моей жизни ничего не изменится, а в моем доме изменится лишь немногое, — не больше, чем это необходимо, чтобы остались неприкосновенными моя свобода и покой»{182}. Отчасти это верно. Петрарке удавалось субъективно не слишком сильно ощущать зависимость от Висконти и других тиранов и вести образ жизни, необходимый для его творчества, как-то примиряя главное — свои занятия — со службой синьорам. Ибо поручения последних он все же выполняет. В течение восьмилетнего миланского периода он ведет переговоры о мире между Миланом и Генуей, в 1356 г. отправляется в Прагу послом к германскому императору Карлу IV, едет зимой 1360/61 г. в Париж с миссией от Галеаццо Висконти к французскому королю.
В 1361 г. он обосновался в Венеции, затем провел два года в Падуе. Последние четыре года Петрарка вновь живет уединенно в местечке Арква (недалеко от Падуи), в семье своей незаконной дочери Франчески, продолжая работать. Умер он внезапно (19 июля 1374 г.} — за столом, склонившись над древней рукописью,
* * *
Петрарка оказал огромное влияние на современников и последующие поколения гуманистов. Боккаччо после его смерти писал, что в течение 40 лет Петрарка безраздельно властвовал над ним. Секрет этого влияния заключается в том, что Петрарка наиболее полно воплотил в себе и своем творчестве духовные искания, помыслы и стремления людей, принадлежавших эпохе зарождавшегося гуманизма. Это творчество настолько обширно и так насыщено внутренними противоречиями, что анализ его трудов, а следовательно и его миропредставления, — нелегкая задача.
В наши дни Петрарка известен в основном как великий поэт, автор «Книги песен» (366 стихотворений, из них 317 сонетов). Подавляющее их большинство посвящено Лауре.
Его стихи написаны по-итальянски. В них чувствуется влияние лирики воспевавших Прекрасную даму провансальских трубадуров (тем более, что сам Петрарка провел юность в Провансе) и школы нового сладостного стиля. К последней принадлежал его друг Чино да Пистойя, «кто в жизни пел любви сладчайший рай»{183}. Однако и язык, и, главное, содержание значительно отличаются от допетрарковской поэзии. Относительно его поэтического языка итальянский исследователь Де Санктис писал: «Он достиг такой тонкости выразительных средств, при которой итальянский язык, стиль, стих, до него находившиеся в стадии непрерывного совершенствования и формирования, обрели устойчивую, окончательную форму, служившую образцом для последующих столетий»{184}.
Лирика Петрарки дает очень, мало представления о Лауре, Мы узнаем, что она «свежей, чем снег, не знавший солнца длительные годы» {секстина XXXI, пер. А. Эфроса), что «сиянью звезд сродни сиянье глаз» (сонет CLX, пер. Е. Солоновича), что у нее золотые волосы, черные глаза, белоснежные руки, — но не более.
Это описание Лауры не заключает в себе ничего характерного; подобные описания встречались и в провансальской, и в сицилийской, и в тосканской лирике. Лауре были совершенно безразличны и Петрарка, и его поэзия, он ее видел лишь изредка, долгие годы жил вдалеке от нее, но все это в сущности не имело для него значения: Петрарка воссоздал ее образ идеализированным. Даже смерть Лауры ничего не изменила — его поэзия, питавшаяся и раньше почти исключительно воображением, воспоминаниями, стала, пожалуй, еще выразительнее. Объяснение кроется в том, что для Петрарки важней, чем Лаура, было его собственное чувство к ней: именно оно составляет содержание его поэзии. Это чувство, в отличие от обобщенной абстрактной любви поэтов предшествовавшего периода (в какой-то степени за исключением Данте), было индивидуально. Оно ближе к любви современного человека, чем средневекового. Любовь у Петрарки — источник разных противоречивых состояний души. Он скорбит, реже — радуется, безуспешно стремится вырвать из своего сердца чувство, сомневается, надеется.
И мира нет — и нет нигде врагов;
Страшусь — надеюсь, стыну — и пылаю;
В пыли влачусь — ив небесах витаю;
Всем в мире чужд— и мир обнять готов.
У ней в плену неволи я не знаю;
Мной не хотят владеть, а гнет суров;
Амур не губит — и не рвет оков;
А жизни нет конца и мукам — краю.
Я зряч — без глаз; нем — вопли испускаю;
Я жажду гибели — спасти молю;
Себе постыл —
