которая по праву считается одной из вершин мировой поэзии.
Благословен день, месяц, лето, час
И миг, когда мой взор те очи встретил!
Благословен тот край, и дол тот светел,
Где пленником я стал прекрасных глаз!
Благословенна боль, что в первый раз
Я ощутил, когда и не приметил,
Как глубоко пронзен стрелой, что метил
Мне в сердце бог, тайком разящий нас!
(Сонет LXI, пер. Вяч. Иванова)
В Авиньоне Петрарка принял духовный сан, хотя никогда не исполнял обязанностей, связанных с ним (что практиковалось не так уж редко); у Петрарки не было состояния, и церковные бенефиции, которые он получал благодаря духовному званию, служили источником постоянных, хотя и скромных доходов. О какой-либо церковной карьере он не помышлял. Он поступил на службу к епископу Джакомо из знатного и влиятельного римского рода Колонна и вскоре, сблизившись с его братом, кардиналом Джованни Колонна, перешел к нему. «В это время обуяла меня юношеская страсть объехать Францию и Германию… Истинной причиной было страстное желание видеть многое»{171}. Он совершил в 1333 г. нелегкое по тем временам путешествие в Париж, Льеж, Кёльн и Лион. Три года спустя по просьбе Джакомо он отправился на короткое время в Рим. Вечный город потряс его как величием Колизея, Пантеона, форумов, так и тем глубоким упадком, в котором находилась бывшая столица мировой империи.
Вскоре после возвращения в Авиньон Петрарка переселился в расположенную неподалеку от города долину Воклюз — туда, «где рождается царица всех ключей Сорга»{172}. Здесь он провел в полном уединении четыре года. Что побудило его к этому? Рассказывая в письме к Джакомо о своих страданиях и безуспешных попытках излечиться от безумной страсти, он писал: «В поисках спасения я обратил мысленно взор на отдаленную скалу на тайном бреге, показавшуюся мне в моем крушении надежным убежищем. Туда направил я тотчас же свой парус. И теперь, укрытый между этими холмами, я оплакиваю прошлую жизнь»{173}. Впрочем, бегство от Лауры не исцелило его от любви.
Со мной надежда все играет в прятки,
А ведь недолгий мне отпущен срок.
Бежать бы раньше, не жалея ног.
Быстрее, чем галопом. Без оглядки.
Теперь трудней. Но, сил собрав остатки,
Я прочь помчался, дав себе зарок,
Что вспять не поверну, но я не смог
Стереть с лица следы неравной схватки.
(Сонет LXXXVIII, пер. Е. Солоновича)
Уединенная жизнь Петрарки скорее являлась бегством не от любви, а из Авиньона: он покинул его, «будучи не в силах переносить долее искони присущее моей душе отвращение и ненависть ко всему, особенно же к этому гнуснейшему Авиньону…»{174}.
«Рассадник зла, приют недоброй славы, где процветают мерзостные нравы» (сонет CXIV, пер. Е. Солоновича), — так характеризовал он папскую столицу.
Но даже не желание покинуть Авиньон послужило главным побудительным мотивом принятого Петраркой решения поселиться в Воклюзе. Он писал: «Здесь обрел я свой Рим, свои Афины, свою родину; здесь находятся все друзья, которых я имею или имел, не только испытанные в близком общении и жившие со мной, но и те, кто умер за много веков до моего рождения, кого я знаю только благодаря книгам и восхищаюсь либо их подвигами и доблестью, либо их характером и образом жизни, либо их красноречием и талантом. Я часто собираю их, являющихся ко мне в эту узкую долину из всех мест и всех времен, и гораздо охотнее общаюсь с ними, чем с теми, кто считает себя живым лишь по той причине, что в холодном воздухе видит туман от своего зловонного дыхания»{175}.
В самом деле, образ жизни, который он вел в Воклюзе, его занятия были совершенно необычными для того времени. Изредка Петрарку посещали друзья, чаще он переписывался с ними, остальное время он жил, погруженный в книги. «Я обращаюсь с вопросами то к одним, то к другим, они отвечают мне, рассказывают свои истории и поют свои песни. Иные открывают мне тайны природы, иные дают совет, как более достойно жить и умереть, иные повествуют о своих и чужих высоких подвигах, напоминая о давно прошедших временах, иные шутливыми словами рассеивают мою печаль, и я вновь улыбаюсь их шуткам. Иные учат меня терпеть, не лелеять тщетных надежд, познать себя…»{176}. Удивительно это новое отношение к книге не только как к источнику знания, но и как к близкому другу; книга отождествляется для Петрарки с образом ее творца.
В Воклюзе его творчество переживает пору расцвета. «Там были либо написаны, либо начаты, либо задуманы почти все сочинения, выпущенные мною»{177}, — вспоминал позднее Петрарка. Он приступил к книге «Жизнь знаменитых мужей» — биографиям героев древности, начиная с Ромула. К этому труду он периодически возвращается на протяжении всей своей жизни. И здесь же он начал в 1338–1339 гг. латинскую поэму «Африка», посвященную его любимому герою — Сципиону Африканскому Старшему, одержавшему ряд блестящих побед во славу Рима, В подражание античной поэзии Петрарка пишет гекзаметром. Поэма изобилует рассуждениями, длинными речами героев, экскурсами в мифологию, видениями Сципиона, пророчествами относительно будущего, ожидающего Рим.
Но образ Лауры не отступал. Петрарка видит ее лицо, как он пишет Джакомо Колонна, и в густом лесу, и над ручьем, и в небе. Он продолжает воспевать ее в стихах.
Уединение не мешает Петрарке жаждать славы. Он сообщает нескольким друзьям о своем желании быть коронованным в качестве поэта — по примеру римлян, каждые пять лет короновавших на Капитолии лаврами победителя в поэтических соревнованиях. Ответ пришел скоро: 1 сентября 1340 г. Петрарка получил сразу два приглашения — из Парижского университета и от римского сената. Он предпочел, разумеется, Рим — «главу мира и царицу городов… где покоится прах древних поэтов»{178}, однако предварительно пожелал подвергнуть себя испытанию, избрав арбитром неаполитанского короля Роберта, известного как покровителя искусств. Роберт признал его достойным коронации. 8 апреля 1341 г. на Капитолийском холме при большом стечении народа римский сенатор, объявив его «великим поэтом и историком», присвоил Петрарке римское гражданство и надел на его голову лавровый венок.
В
