Выбирая между одним Паучьим Склоном и несколькими другими точками, мы решили, что второе нам все-таки важнее.
Я снова задумался. Объяснение мне все равно не нравилось. Другие точки нужно будет еще отвоевывать, а Паучий Склон уже мог стать целиком нашим! Зачем нужно было отступать?!
— Ты-то, конечно, считаешь себя самым умным и думаешь, что в руководстве сидят одни дураки, — беззлобно сказал Сечин, словно читая мои мысли, и уголки его губ дернулись вверх.
— Никак нет, товарищ генерал.
— Отступление — это тоже часть стратегии. Ты должен четко понимать суть происходящего, Санников. Научиться смотреть в корень, а не только на то, что на поверхности. Отхватить у противника кусок земли, конечно, приятно, но выиграть войну в целом это не помогает. Мы уже проверяли.
Теперь я точно утвердился во мнении, что у Сечина есть какие-то особые указания на мой счет. Иначе зачем генералу объясняться за свои решения перед подчиненным, стоявшем на много ступеней ниже него? Все правильно, я должен понимать суть происходящего, ведь Яскер считает, что я способен серьезно повлиять на ход истории. И он не хочет, чтобы она, история, повернулась в ненужную сторону, если я приму неправильное решение.
— Пока Лига пытается утвердиться здесь и собирает силы для реванша после сегодняшнего проигрыша, — серьезно продолжил Сечин, — мы сможем решить свои проблемы в других местах.
— То есть нашей целью не был захват Паучьего Склона, нам нужно было просто разбить их местную группировку и заставить привести сюда еще больше отрядов…
— Да, именно. Теперь мы перегруппируемся и нападем там, где они стали слабже. У нас, в отличие от лигийцев, очень много аналитиков, которые тщательно разрабатывают стратегию. Это единственное, что помогает нам держаться здесь. Ведь, несмотря ни на что, Лига — очень сильный враг, — вздохнул генерал. — Мы можем сколько угодно смеяться над их отсталостью и неорганизованностью, кичиться своими технологиями и дисциплиной, но факт остается фактом — мы не только не в состоянии выбить их с Асээ-Тэпх, но и сами с трудом удерживаем свои позиции.
— Из-за их численности?
— Из-за их численности и не только. Что стоят все наши достижения, если их устаревшее оружие, деревянные корабли с тряпочными парусами, и расхлябанные, собранные из крестьян войска защищает настоящая, древняя магия? Канийцы сами по себе склонны к ней, но эльфы… Эльфы — самая первая раса Сарнаута и едва ли не самая магически одаренная из всех ныне живущих.
Я сразу подумал про Лизу. Где же все-таки она?
— …И еще эти их гибберлинги! Не считай их безобидными пушистыми хомяками. Они маленькие, юркие, хитрые и очень сообразительные! И среди них тоже, астрал их подери, навалом настоящих магов!
— Я не считаю гибберлингов безобидными. Товарищ генерал, в моей группе была эльфийка…
— Да, я знаю, — махнул рукой Сечин. — Я приказал ее убрать с глаз долой и от греха подальше.
— Как это — убрать? — оторопел я.
— В подсобке сидит у интенданта, и лучше ей сейчас оттуда не показываться. Она неплохо показала себя на Склоне. Сильный маг, я доволен. У нас таких мало. Но она все-таки эльфийка, а наша доблестная армия сейчас не в самом хорошем расположении духа. Не надо ей лишний раз ни перед кем маячить.
Я кивнул, соглашаясь. И мне стало неловко за мысли, которые нет-нет, но посещали меня, пока я таскал раненых. Я старательно заставлял себя верить в то, что Лиза давно выбрала сторону — нашу. Но гадкий, мерзкий червячок сомнения все равно тихонько точил меня изнутри. Мы уже много раз попадали с ней в передряги и она не давала повода сомневаться в себе, но все же… До этого ей не представлялось такой отличной возможности вернуться к своим — просто перейти за линию фронта и оказаться в Лиге. И как бы я не отмахивался от этой мысли, в глубине души я боялся, что так и случится. За этим следовала еще более чудовищная мысль — Лиза может не только перебежать сама, но и перетянуть за собой Михаила. После слов Сечина я ощутил одновременно и облегчение, и стыд за то, что позволил себе так плохо подумать о тех, кого уже привык считать друзьями. Зато теперь мое доверие к Лизе стало по-настоящему безграничным.
— Всем выходцам из Лиги приказано сидеть тихо, чтобы не провоцировать. Не надо нам грязных историй…
— Всем? — удивился я. — Разве Лиза не одна такая?
— Нет, конечно. Обычно эльфы, канийцы и гибберлинги, перешедшие на нашу сторону, работают в тылу врага. Разведка. Но тех героев, которых раскусила Лига, мы постарались вызволить, теперь они перебрались сюда. Но не радуйся. С нашей стороны тоже есть предатели, которые ушли в Лигу… Поубивал бы их всех лично, — процедил Сечин сквозь зубы.
Я подумал, что в этом даже есть ирония: перебежчики противника — бесспорные герои, заслуживающие всяческих почестей, точно такие же перебежчики, только уже с нашей стороны — подлые предатели, заслуживающие смерти. И действует это правило на любой войне по обе стороны фронта.
Генерал продолжал всматриваться в огоньки, по-прежнему хаотично блуждающие по полю, и я, проследив за его взглядом, спросил:
— Что это?
— Мы забрали своих убитых и раненых. Теперь очередь Лиги.
Я невольно бросил взгляд на катапульту, на которую облокачивался Сечин. Лигийцы как на ладони, сами показывают свое местоположение зажженными фонарями…
— Они не атаковали нас, когда мы возвращались за своими пострадавшими, — произнес генерал, в ответ на мой взгляд.
Этот жест взаимного уважения показался мне одновременно и правильным, и до невозможного нелепым. Разве не мы еще недавно изо всех сил, без жалости и сострадания, старались перемолоть друг друга в пыль? Перед глазами все еще стояли ужасающие картины боя, а память хранила эту невероятную, пугающую жажду крови, завладевшую всеми, опьянившую, стирающую все хорошее, что в нас есть… На фоне дневного помешательства, попытка доказать себе и друг другу, что мы еще не лишились разума и в нас теплятся хоть какие-то остатки гуманности, выглядела немного абсурдной. Какой-то слабенький, неубедительный поклон нашей вроде как цивилизованности.
«Война аморальна сама по себе» — вспомнил я чьи-то слова. Может быть такие поступки, как дать противнику возможность позаботиться об убитых и раненых, помогают нам разбудить свою совесть и вспомнить, что мы все еще чем-то отличаемся от зверей?
Я поднял голову и посмотрел на мерцающий где-то вдалеке столб
