взрослому фору дадут.
Глава 12
С завучем Двадцатой гимназии Сергеем Игнатьевичем Борзенковым Казик не был знаком, а потому мог позволить себе в общении любую фантазию. Он всегда легко и, как правило, успешно завязывал знакомства, не просто выстраивая четкую линию поведения, а подчас выписывая самые замысловатые узоры. Человеку, который видел Казика впервые, Аркадий Михайлович был способен напеть множество всевозможных песен, навешать на уши килограммы лапши и при этом выглядеть вполне убедительным. Откровенно говоря, иногда Казик это делал без всякого умысла — исключительно из любви к искусству.
Для Сергея Игнатьевича он придумал спектакль с незамысловатым, но очень похожим на правду сюжетом о психологе, который случайно оказался свидетелем преступления и теперь считает своим профессиональным долгом помочь людям, хорошо знавшим жертву этого самого преступления, обрести душевное равновесие. Почему вдруг с подобным намерением он пожаловал именно к Борзенкову? Да все очень просто. Сергей Игнатьевич — патриарх гимназии, самый опытный и глубокоуважаемый в коллективе, к тому же отнюдь не рядовой педагог, а заместитель директора по учебной работе.
Как не поверить подобному объяснению?
Однако Борзенков не поверил. Причем с первых же минут. Покачал седой головой, не то грустно, не то смущенно улыбнулся и сказал:
— Аркадий Михайлович, уважаемый, мне скоро семьдесят пять лет. Это, конечно, не глубокая старость, но, согласитесь, это уже почтенный возраст. Я пришел работать в школу, когда вас еще на свете не было. Не обижайтесь, пожалуйста, но я наслушался столько историй — и от детей, с их богатой фантазией, и от взрослых, с их весьма приземленным воображением, — причем историй внешне вполне правдоподобных, что уже научился различать правдоподобие и правду. То, что рассказываете мне вы, — это правдоподобие. А правда, она другая.
— Вы мне не верите? — Казик посмотрел в бледно-серые, с темными крапинками глаза, над которыми колыхнулись густые пегие брови, увидел, как дрогнули обрамленные мелкими морщинками губы, приподнялись прорезанные двумя бороздами худые щеки, и понял, что старому учителю очень хочется засмеяться, но он сдерживается.
«Я учил этот параграф! Правда, учил! Вы мне не верите?!» — вот что напоминал этот вопрос, и Казик, вдруг разом вспомнив свой преподавательский опыт, прыснул. А вслед за ним хохотнул Борзенков.
— Уж вы не обижайтесь, пожалуйста, — повторил Сергей Игнатьевич на сей раз серьезно, — но я ведь не просто учитель со стажем, я — историк. А это особый случай. Я долгие годы считал историю настоящей наукой. А потом понял, что это никакая не наука. Наука опирается на факты, а история — не только наша, отечественная, но и всякая другая — на легенды, домыслы и откровенное вранье. Взять, к примеру, Куликовскую битву. Ну кто о ней не слышал? А как-то по телевизору документальный фильм показали. И если верить авторам фильма, на том самом Куликовом поле никакой, по крайней мере масштабной, битвы не было, поскольку в земле ни останков соответствующих не обнаружено, ни оружия. Ну, ладно, это дела давно минувших лет, очевидцев не призовешь в свидетели, а уж кто какие аргументы находит, тоже толком не разберешь. Но вот вам история совсем недавняя — вторая половина прошлого века, я уже тогда жил. Что на уроках да на всяких политзанятиях рассказывали о ваших братьях-евреях из Израиля? Что агрессоры они кровавые и несколько войн с арабами злонамеренно развязали. А потом как оказалось? Совсем наоборот. Это против них войны начинали, но только они эти чужие войны выигрывали. Вот такая история — во всех смыслах. А говорю вам это к тому, что к неправде я привык, только устал делать вид, будто считаю ее правдой. — Борзенков привстал со стула, чуть согнулся своим длинным сухим телом, потянулся за приткнутым к углу подоконника чайником и продолжил без перехода: — Может, чайку желаете? Люблю я, знаете ли, сей напиток, всегда у себя в кабинете несколько сортов держу.
— Не откажусь, — сказал Казик и тоже привстал, отодвигая в сторону стул и освобождая Борзенкову проход к шкафу, где сквозь стекло проглядывали кучно прижатые друг к другу чашки.
По мнению Аркадия Михайловича, кабинет завуча мог бы иметь чуть более впечатляющие размеры. По крайней мере быть годным для того, чтобы в нем свободно помещались хотя бы три человека. «Маловата кольчужка-то», — вдруг вспомнилась ему фраза из известного художественного фильма про Александра Невского, который (если судить по другому, уже документальному фильму, виденному самим Казиком) тоже вовсе не факт, что бился со шведами на Чудском озере именно тогда и таким образом, как долгие годы утверждали историки.
Сергей Игнатьевич не спеша заварил чай, аккуратно разлил его по чашкам, предварительно сдвинув в сторону увесистую стопку бумаг, вновь умастился за столом и спросил:
— Так что же вас на самом деле привело ко мне, уважаемый Аркадий Михайлович?
— Убийство Галины Антоновны Пироговой. Здесь я вас ни в чем не обманул.
— А вам какое… — Борзенков явно хотел сказать: «…дело до этого убийства?», — но не сказал, видать, решил, что подобное выражение прозвучит не слишком вежливо, замялся, подбирая нужные слова.
— Какое мне дело до этого убийства? — озвучил Казик.
Борзенков неопределенно кивнул.
— Я буду с вами откровенен, Сергей Игнатьевич. — Казик посмотрел учителю прямо в глаза, тот ответил столь же пристальным взглядом и вновь кивнул. — Меня связывают весьма доверительные отношения с майором Ореховым. С тем самым, который занимается расследованием. И пришел я к вам по его просьбе.
— Вот как?..
— Даю честное слово! — Аркадий Михайлович сложил ладони «домиком», прижал их к груди.
— Поня-ятно… — протяжно и тяжело вздохнул Борзенков. — Это нужно было ожидать.
— Моего появления?
— Обстоятельных расспросов о нашей гимназии. Обстоятельных и детальных. И я подхожу для этих расспросов, вероятно, лучше других. Исключительно в силу того обстоятельства, что работаю здесь полвека.
— И к тому же имеете очень высокую репутацию, — вставил Казик.
— Я искренне благодарен тем, кто так считает, — с какой-то странной усмешкой заметил Борзенков. — При этом ваш майор полагает, что преступника надо искать именно в нашей гимназии. Что ж, на первый взгляд, логично. Только вот что я вам скажу: история знает множество случаев, когда очевидное на первый взгляд при более тщательном изучении оказывалось совершеннейшим мифом. Или… простите, я говорю банальности?
— Нет, отчего же… Всецело с вами согласен, — заверил Казик, на первый взгляд, искренне, но, при более тщательном изучении, лицемерно: и в плане банальностей, и в отношении гимназии.
Борзенков вновь усмехнулся:
— Что ж, сразу видно, вы деликатный человек.
— Дело совсем не в этом. — Проницательность старого учителя несколько смущала. — Никто не утверждает, что преступник обязательно скрывается
