Когда младшей девочке исполнилось восемь лет,жена должника, которая давно уже хирела и чахла (по природной слабостиздоровья, а не потому, чтобы она больше своего мужа страдала от пребывания втюрьме) отправилась погостить к своей бывшей нянюшке, жившей за городом —бедному, но верному другу, — и там заболела и умерла. Муж ее после этогонесчастья две недели не выходил из своей комнаты; один помощник адвоката, тожеугодивший в Маршалси как несостоятельный должник, составил адрес с выражениемсоболезнования, слог которого сильно напоминал арендный договор, и всеобитатели тюрьмы под ним подписались. Когда вдовец вышел в первый раз, всеувидели, что в его волосах прибавилось седины (седеть он начал рано), и понаблюдениям сторожа у него вновь появилась старая привычка то и дело подноситьруки к дрожащим губам. Но прошел месяц или два, и он вполне оправился; детипо-прежнему целыми днями играли на тюремном дворе, только одетые в черное.
Тем временем миссис Бэнгем, многолетняя инеутомимая посредница между узниками и внешним миром, стала слабеть здоровьем,и ее чаще прежнего находили в бесчувственном состоянии на тротуаре, причемвокруг валялись высыпавшиеся из корзины покупки, а в кошельке недоставалодевяти пенсов сдачи. Мало помалу ее обязанности перешли к сыну должника,который отлично справлялся со всеми поручениями, чувствуя себя и в тюрьме и наулице как дома.
Шли годы, и тюремный сторож тоже началсдавать. Водянка раздула его тело, ноги отказывались служить, и дышал он струдом. Табурет, отполированный долгим употреблением, был уже, как он грустнопризнавался, «не по нем». Он теперь сидел в кресле с подушкой, и порой, когдавставал, чтобы отворить ворота, припадок удушья мешал ему повернуть ключ взамке. Не раз во время таких припадков должник приходил ему на помощь иповорачивал ключ вместо него.
— Вы да я, больше таких старожилов и нет, —сказал как-то тюремный сторож; дело было зимним вечером, шел снег и в жарконатопленной караульне собралось большое общество. — Я сам попал сюда лет засемь до вас. Теперь мне недолго осталось. А когда я покину тюрьму окончательнои навсегда, вы можете получить звание Отца Маршалси.
Он покинул нашу земную тюрьму день спустя. Егослова запомнились многими и стали передаваться из поколения в поколение (срокодного поколения в Маршалси примерно равен трем месяцам); так постепенносложилась традиция, по которой седой должник в поношенном платье и с мягкимиманерами стал почитаться Отцом Маршалси.
И он гордился своим званием. Если бы отыскалсявдруг другой, самозванный претендент на эту честь, старик заплакал бы от обидыпри одной мысли, что его хотят лишить законных прав. Он даже не прочь былподчас преувеличить число лет, проведенных в тюрьме; и все уже знали, что сназванной им цифры следует делать некоторую скидку. В быстрой смене тюремныхпоколений за ним утвердилась слава честолюбца.
Все новички должны были ему представляться. Засоблюдением заведенного порядка он следил с неукоснительной требовательностью.Находились шутники, выполнявшие эту церемонию с явно преувеличенной помпой. Ноне так легко было придумать тут что-нибудь такое, что в глазах старикапоказалось бы чересчур торжественным для данного случая. Представляющиесяявлялись в его убогое жилище (знакомство во дворе он отвергал, считая эточересчур неофициальным и пригодным разве что для рядовых обитателей тюрьмы), ион принимал их, исполненный скромного, но величавого достоинства. Добропожаловать в Маршалси, говорил он. Да, он тот, кого называют Отцом Маршалси.Здешним — кхм — пансионерам угодно было наградить его таким званием; и еслиболее чем двадцатилетнее пребывание здесь является заслугой, то эта честь имзаслужена. На первый взгляд тут может показаться тесновато, но недостатокпростора искупается приятным обществом — хотя и несколько смешанным, понеобходимости, — а также превосходным воздухом.
Постепенно вошло в обычай подсовывать поддверь старика письма со вложением то полукроны, то двух полукрон, а изредкадаже и полусоверена. «Прощальный привет Отцу Маршалси от выбывающегопансионера». Он принимал эти дары, как дань уважения выдающемуся общественномудеятелю от его поклонников. Иногда под запиской стояло вымышленное шутливое имя— Пузан, Головешка, Козюля, Шалтай-Болтай, Франт, Вырвиглаз, Собачья-Радость;но отец Маршалси считал это проявлением дурного вкуса и всегда в таких случаяхчувствовал себя слегка обиженным.
Однако с течением времени этот обычай сталнарушаться; возможно, что в суматохе сборов у выбывающих пансионеров не всегданаходилось время для писания писем, — и тогда старик завел привычку самоличнопровожать наиболее достойных до тюремных ворот и там обмениваться с нимипрощальными рукопожатиями. Отмеченный этим знаком внимания пансионер, ужешагнув за ворота, спохватывался, поспешно завертывал что-то в бумажку ивозвращался, крича: «Эй, постойте!»
Старик удивленно оглядывался.
— Вы меня? — спрашивал он с улыбкой. Идождавшись, когда пансионер поравняется с ним, добавлял отечески ласково: — Вычто-нибудь забыли? Я могу чем-нибудь помочь вам?
— Я забыл передать вот это Отцу Маршалси, —следовал обычно ответ.
— Дорогой сэр, — в свою очередь отвечал тот, —Отец Маршалси бесконечно признателен за вашу любезность. — Но, опустив деньги вкарман, он не вынимал оттуда своей по-прежнему безвольной руки, прежде чемуспевал сделать два-три круга по двору и таким образом отвести глаза остальномунаселению тюрьмы.
Однажды случилось так, что довольно большоечисло арестантов выходило на волю в одно и то же время. Покончив с проводами инапутствиями, старик неспешным шагом возвращался домой, как вдруг емуповстречался еще один пансионер — бедняк рабочий, который попал в Маршалсинеделей раньше за неуплату какой-то ничтожной суммы, ухитрился, наконец,«расквитаться» и теперь тоже выходил на волю. Человек этот был простойштукатур; он так и шел в своей рабочей блузе, в руке у него болтался узелок спожитками, а рядом шла его жена. Видно было, что бедняга не помнит себя отрадости.
— Благослови вас бог, сэр, — сказал он,поравнявшись с Отцом Маршалси.
— И вас также, — великодушно ответствовал тот.
Они уже разошлись на довольно большоерасстояние, как вдруг старик услышал, что его окликают, и, оглянувшись, увиделбегущего за ним штукатура.
— Вот, примите, — сказал штукатур, догнав егои суя ему в руку горсть мелких монет, — тут немного, но зато от чистого сердца.
