О Атон, вершина неба, Животворящий Бог, Когда твои лучи появляются на востоке, Мир становится праздником света. О Атон, животворное Солнце, Сияющее в небе, Твой свет объединяет два царства[35] И все, что ты создал. Ты далеко от нас, но твои лучи Здесь, на земле.
Когда вставало солнце, мы ощущали блаженство и начинали бродить по саду.
— Нет радости более чистой, чем радость молитвы. — Его лицо сияло. Но даже тогда жизнь Эхнатона не была легкой. Провал попытки освоить военное дело огорчил его. — Мери-Ра, отец не откажется от мысли сделать из меня воина, — однажды пожаловался царевич. Потом он посмотрел в зеркало в золоченой раме и вздохнул. — Увы! Ни красоты, ни силы.
Смерть старшего брата Тутмоса оставила неизгладимый шрам на его душе. Только еще более глубокая рана — смерть любимой дочери Макетатон — смягчила боль от потери, перенесенной в детстве. Он горько оплакивал брата. Смерть была страшной тайной, не дававшей ему покоя.
— Что такое смерть, Мери-Ра? — спрашивал он. Я молчал, избегая банальных ответов, которые он презирал. — Даже Эйе не знает, — продолжал Эхнатон. — После своего ухода возвращается только солнце. А Тутмос не вернется никогда.
Такова была вечная война, которую он вел со слабостью и горем. Эхнатон выбрал дорогу такую же прямую, как солнечные лучи, каждое утро сулящие погожий день. В одно прекрасное утро я встретил царевича на его обычном месте. Эхнатон побледнел, но в его остановившемся взгляде не было страха.
— Солнце — это ничто, Мери-Ра, — не ответив на мое приветствие, сказал он. Я не понял, что он имел в виду. Он притянул меня к себе на циновку и продолжил: — Слушай меня внимательно, Мери-Ра, ибо я говорю правду. Вчера вечером со мной произошло чудо. Моим спутником была темная ночь, ласковая, как любящая невеста. Я изнывал от желания увидеть Создателя. И вдруг ощутил тысячи видений. Мне открылась правда, куда более явная, чем то, что видит глаз. Я услышал голос нежнее запаха цветов, сказавший: «Наполни свою душу моим дыханием. Отвергни то, что дал тебе не я. Я — Создатель. Я — источник, из которого струится жизнь. Я — любовь, мир и радость. Наполни свое сердце моей любовью и утоли жажду всех страдающих душ на земле».
Его лицо сияло от экстаза.
— Не бойся правды, Мери-Ра, — продолжил он, — потому что в правде ты найдешь счастье.
Я затаил дыхание, а потом пробормотал:
— Какой ослепительный свет…
— Пойдем. Живи со мной в правде. — Он потянул меня за руку.
— Я буду с тобой, мой царевич. До самого конца.
Эхнатон стал первым жрецом Единственного и Единосущего Бога. Он стал моим учителем и духовным пастырем, отвечавшим на мои вопросы раньше, чем я успевал их задать. Однажды я сказал:
— Я верю в твоего Бога.
— Радуйся! — воскликнул он. — Ты будешь первым жрецом в его храме!
Эхнатон рассказал о своей новой вере нескольким близким друзьям. Когда он женился на Нефертити — а их брак был счастливым, — его больше всего радовало, что она тоже поверила в Единственного и Единосущего. Отвергать других богов он стал позже. Во время правления отца Эхнатон не мог делать то, что ему нравилось. Став царем, он перешел к решительным действиям. Сначала он отрекся от всех богов, потом запретил поклоняться им, закрыл храмы и раздал их имущество беднякам. При Эхнатоне я стал верховным жрецом Единственного Бога. Когда мой государь решил закрыть храмы, я предупредил его:
— Ты бросаешь вызов силе, которая пережила века и распространилась по всей стране — от Нубии[36] до моря.
— Все жрецы — мошенники, — уверенно ответил он. — Они распространяют суеверия, морочат голову беднякам и лишают их последнего куска хлеба. Их храмы превратились в бордели, в которых не осталось ничего святого, кроме их плотских желаний.
Позже я открыл, что в слабом теле Эхнатона скрывалась сила, о которой никто и не догадывался. Его смелость превосходила смелость Хоремхеба и Мея, слывших храбрецами. Для всех остальных он был загадкой, но для меня был ясен как солнце. Он истово любил своего Бога и целиком отдавался служению Единственному и Единосущему, не думая о последствиях. В проповедях, которые он читал во время незабываемого путешествия по империи, для меня не было ничего удивительного. Не удивлялся я и тому, что он хранил верность своему девизу «любовь и мир» даже в чрезвычайных обстоятельствах. Он обитал в безбрежной империи Бога и подчинялся Его приказам. Для Эхнатона мудрость политиков и сила военных не имели значения. Его интересовала только правда. Его обвиняли в том, что он живет в мире иллюзий, и называли безумным.
Однако правда состояла в том, что в испорченном, иллюзорном мире жили они сами; эти люди были толпой бесноватых. На самом деле престол заботил его меньше всего на свете. Я помню, в какой ужас пришел царевич, когда после смерти отца его вызвали на коронацию.
— Разве обязанности фараона не будут держать меня вдали от моего Бога? — мрачно спросил он.
— Мой государь, — с жаром ответил я, — небу угодно, чтобы царская власть сделала для Единственного то же что ваши пращуры делали для своих фальшивых богов.
— Ты говоришь правду, Мери-Ра. — Казалось, на душе у него полегчало. — Они приносили в жертву своим богам бедных крестьян. Я буду сражать зло и приносить его в жертву моему Богу. Стану орудием в Его руках, чтобы разрывать оковы тех, у кого нет силы.
Эхнатон взошел на трон, чтобы начать самую яростную из войн. Он сражался за счастье людей, как повелел ему его Бог. И во время этой войны превзошел в силе и стойкости самого Тутмоса III.
Когда он рассказывал о своей религии в номах, люди радовались. Они встречали его с любовью и цветами.
Он каждый день укреплял веру людей, особенно самых близких. Они выстраивались перед троном, и когда Эхнатон заканчивал обсуждать с Нефертити государственные дела, он говорил с ними о религии, ибо был уверен, что они заслуживают Божьей благодати.
Какое-то время Мери-Ра молчал. Потом он испустил тяжелый вздох и продолжил:
— А потом на нас стала надвигаться одна черная туча за другой, гонимые ветрами ненависти, которые бушевали как внутри страны, так и за ее пределами. Каждый воспринимал несчастья в силу своей веры. Некоторые дрогнули, но моего государя это не напугало.
— Бог меня не покинет, — говорил он. Однажды в храме Эхнатон насмешливо спросил: — Приближенные советуют мне умерить пыл, а мой Бог велит укреплять веру. Кого я должен слушать, Мери-Ра? — Вопрос был чисто риторический.
