Мне было ясно, о чем думает Нефертити; я видела ее насквозь. Она разделит трон с царем, станет царицей и жрицей, после чего сможет тешить свою похоть где угодно. Так она и поступала, пользуясь половым бессилием мужа и его политикой, запрещавшей наказания. Я узнала о сексуальных извращениях Эхнатона во время ежедневных посещений гарема. Там знали то, о чем не догадывались даже его ближайшие друзья. Именно обитательницы гарема рассказали мне о греховной связи между царем и его матерью — единственной женщиной, в объятиях которой он мог преодолеть свое половое бессилие. Великая царица была одновременно его матерью и матерью его дочери. Раньше наша страна ничего подобного не знала. Тогда я поняла, что судьба предназначила мне стать свидетельницей самого мрачного времени в истории Египта, и поклялась всегда стоять за правду, чего бы это мне ни стоило.
Аменхотеп III умер, и Нефертити стала царицей Египта и всей империи. Мы влачили в Фивах смертельно скучные дни, пока не переехали в Ахетатон, самый прекрасный город на свете. На первых порах там было чудесно. Мы жили удобно и счастливо. Боги дали еретику передышку и проторили ему путь к успеху, но только для того, чтобы он еще глубже погряз в грехе. Амон отомстил за себя как раз тогда, когда Эхнатон счел, что его бог непобедим.
— Куда смотрят боги? — спросила я мать, оставшись с ней наедине. — Почему они ничего не делают?
— Мутнеджмет, это значит, что новый бог — истинный, — к моему изумлению, ответила она.
Я смотрела на нее, не веря своим ушам. Казалось, мир, который я знала, рухнул, а ему на смену пришел другой. Но звезда Эхнатона начала гаснуть так же быстро, как и вспыхнула, и на горизонте заклубились грозовые тучи. Вскоре они накрыли Ахетатон.
— Наконец-то Амон дал волю своему гневу, — сказала я отцу.
— Ты говоришь так же, как эти злобные жрецы.
— Отец, скажи, каков твой долг в такое время?
— Мутнеджмет, я не нуждаюсь в том, чтобы мне напоминали о моем долге, — с досадой ответил он.
Однажды я спросила Нефертити:
— Как ты собираешься защищать свой трон?
Мы делаем все, чтобы защитить трон Единственного Бога, — ответила она. Но ее пыл меня не убедил.
Не подумай, что ее слова были продиктованы преданностью своей вере. Чем-чем, а преданностью Нефертити не отличалась. Она просто боялась предупредить мужа о последствиях его упрямства, опасаясь, что он лишит ее доверия и выберет себе другую жену, с которой разделит трон[34]. Пытаясь вразумить приближенных Эхнатона, я обнаружила, что главный писец Тото тайно сохраняет верность Амону. Тото стал посредником между мной и верховным жрецом Амона. Это было настоящей пыткой. Я очутилась перед выбором: либо моя семья, либо моя страна и мои боги. Присоединившись к лагерю жрецов, я рисковала миром в семье и даже собственной безопасностью.
— Верховный жрец хочет переманить царицу на нашу сторону, — однажды сказал мне Тото. — Он просит твоей помощи.
— Поверь мне, я пыталась. Не думай, что в таких простых вещах мне нужна подсказка верховного жреца. Но, увы, Нефертити так же глупа, как и еретик.
Верховный жрец убедил царицу Тийю посетить Ахетатон. Когда ее попытка провалилась, он лично прибыл в город, чтобы сделать приближенным Эхнатона последнее предупреждение. Тото не соглашался с верховным жрецом. Он настаивал на незамедлительной карательной экспедиции.
— Предадим город нечестивых огню! — заявлял писец.
Я очень хотела привлечь на нашу сторону начальника полиции Хоремхеба, обладавшего в Ахетатоне неограниченной властью. Поскольку этого человека считали крайне простодушным, я отправилась прямо к нему, однако убедилась, что он очень осторожен. Возможно, он не доверял мне (так же, как на первых порах не доверяла ему я). Пришлось встретиться с Хоремхебом несколько раз, прежде чем я окончательно убедилась, что он — наш человек. Я ждала до тех пор, пока Египет не оказался на грани гражданской войны.
— Нам нужно изменить стратегию, — сказала я. Хоремхеб посмотрел на меня с любопытством, и я продолжила: — Мы не можем позволить Египту сгореть дотла.
— Ты не говорила с сестрой? — деликатно спросил он. — Она повторяет слова царя. Два дурака. — Моя прямота заставила его вздрогнуть.
— Что ты предлагаешь? — резко спросил он.
— Ради блага страны позволено все, — ответила я.
После короткой паузы Мутнеджмет продолжила:
— Это была настоящая трагедия. Хуже вторжения гиксосов. Наверно, ты уже не раз слышал, как все кончилось. Эхнатон был безумен; к несчастью для всех нас, он унаследовал трон Египта и использовал его для распространения своих бредовых идей. Еще бо́льшая вина лежит на Нефертити, потому что ума ей хватало. Но она стремилась утолить свое честолюбие и получить как можно больше власти. Когда слава Эхнатона начала угасать, она просто бросила его. И даже пыталась присоединиться к его врагам — возможно, в надежде стать новой царицей. Но где она теперь? Сидит в полном одиночестве, горюет и кается.
Мери-Ра
Лицо Мери-Ра без слов говорило о печали, царившей в его душе. Кожа этого довольно высокого, стройного мужчины лет сорока пяти была бронзовой от солнца. Он жил в маленьком домике один, без слуг и рабов. Когда-то Мери-Ра был верховным жрецом Единственного и Единосущего Бога в Ахетатоне, городе света. Я посетил его в крошечном городке Дешаша, расположенном в двух дня пути к северу от Фив. Прочитав отцовское письмо, он с улыбкой спросил:
— Зачем ты взваливаешь на себя такое бремя?
— Чтобы найти правду, — ответил я.
— Приятно знать, что на свете еще есть человек, ищущий правду, — кивнув, сказал Мери-Ра. — Наверно, я был единственным, кого увезли из Ахетатона силой. Я отказался покинуть своего царя. Голос Бога молчал, храм был разрушен, но судьба еще не сказала своего последнего слова. — Он посмотрел на меня грустными карими глазами и начал рассказ:
— Мне повезло: я с детства был одним из ближайших друзей царевича. Нас с Эхнатоном неудержимо влекло к мистике. Мы вместе изучали культы Амона и Атона. Я был очарован им так же, как многие взрослые. Восхищался его чувствительностью и даром предвидения. Эхнатон был выдающимся теологом. Он благословил меня словами, которые позже завоевали сердце каждого:
— Я люблю тебя, Мери-Ра. Не отказывай мне в своей любви.
Его любовь проникла в мое сердце и охватила душу. Часто он звал меня в свое убежище, расположенное с западной стороны дворца, на берегу Нила. Это был навес на четырех колоннах, окруженный лотосами и пальмами. Вместо пола там была густая трава, а в середине лежала зеленая циновка с подушкой. Эхнатон просыпался рано утром, еще в темноте. Когда за полями вставало солнце, он пел гимн Атону. Эхо его нежного голоса до сих пор звучит у меня в ушах и опьяняет, как запах ладана:
