— Я не совсем еще немощный. И если я сказал, что хочу прогуляться и зайти на конюшню, значит, пока мне это еще по силам. Дай мне только руку, а дальше я сам.
— Позволь мне хотя бы проводить вас.
Дон Рафаэль в раздражении посмотрел на внука и встал на ноги самостоятельно. Что-то молодое высветилось в этот момент в его облике, и Эмме показалось, что она видит перед собой двух Луисов.
— Если что, Аманда со мной. Оставь нас одних, — произнес он непререкаемым тоном. Луис не пошел с ними, но Эмма видела, чего стоило ему подчиниться.
Что бывает, когда почти неподвижным человеком овладевает непреодолимый порыв? Старость умеет одерживать такие победы, думала Эмма, подавая дону Рафаэлю руку и медленно выходя с ним из комнаты.
От охранников, попытавшихся сопровождать их во внутреннем дворике, старик отделался точно так же, как и от Луиса. Но не доходя до конюшни, дон Рафаэль опустился на скамью.
— Прости, что я так себя вел, Аманда. Конечно, Луис был прав. Но мне необходимо поговорить с тобой наедине. Мое время уходит, и я все равно не смогу сказать тебе всего, что мне хотелось бы сказать.
— Я уверена… — Эмма хотела сказать, что он еще проживет много лет, но поняла, что оскорбит его чувства фальшью.
Он понял ее и погладил ей руку.
— Я не боюсь смерти, дружок. Я многих пережил и многого достиг. Во всяком случае, я достиг поставленной мною цели. Главной моей тревогой был Луис, но теперь он у тебя в руках, и я спокоен.
Эмме сделалось не по себе. Какое они имеют право обманывать подобного человека? Конечно, они уже слишком далеко зашли, назад путь заказан. Но это всегда будет на их совести.
— Я вижу, что он обожает тебя. А когда я наблюдал вашу стычку с Кармелитой, то понял, что характер у тебя потверже моего. — Он умолк, переводя дыхание, потом продолжил: — Моя вина, что Луис чуть было не встал на ложный путь. Я не дал ему ни воспитания, ни настоящей любви. Горе меня раздавило. Я все время отстранял от себя этого мальчика, потому что он напоминал мне погибшего сына. Лишь время спустя я сумел его полюбить… Ты чудная девочка, Аманда. Твоя любовь победит его недостатки. У него хорошее сердце, но в то же время какой-то дух противоречия, вкус к запретному…
— Он очень вас любит, очень…
Господи, как это все ужасно! Какой, наверно, жалкий, пристыженный, виноватый, виновный у нее вид!
— Ну, на сегодня хватит. Я не хочу огорчать тебя подробностями… Вот только… — Он обнял ее за плечи, весь светясь в лучезарной улыбке. — Добро пожаловать в наш дом, Аманда. Благословляю тебя от всей души. — Она улыбнулась ему в ответ, но как же ей хотелось выплакать свое сердце в раскаянии! — Пойдем, дружок, глянем все же на эту позднюю мать.
Они не торопясь дошли до конюшни. Он отпер дверь и, посмеиваясь, поднял с пола фонарь и зажег его спичкой.
— Луиса это сильно раздражает. Мол, зачем это, когда есть электричество. Но старые средства всегда самые верные. Фонарь не вспугнет спящих животных.
Прошли в глубь конюшни, и теплый конский запах ударил Эмме в ноздри. Все было тихо. Только когда проходили мимо Гиерро, тот забил копытами и громко заржал, протестуя против непрошеного посещения. Его огромная вороная голова и пристальный взгляд жгучих глаз выглядели в сумерках почти жутко. Беспокойство в душе Эммы нарастало с каждой минутой.
— Чудесное животное, и нрав прекрасный! — бормотал дон Рафаэль, все же знаком приглашая Эмму обойти Гиерро стороной. — Негрито там, подальше. Мать его зовут Кара. Замечательная была кобылка, и приплод обещает унаследовать ту же стать. Я посижу тут и подержу для тебя свет.
Когда он садился на солому, лицо у него было совсем измученное, и Эмма спросила, все ли с ним в порядке. Он успокоил ее.
— Малыш, да какая же ты прелесть!
Темной масти жеребенок с любопытными широко расставленными глазами уже уверенно стоял на ногах. Эмма прошла чуть дальше, чтобы рассмотреть мать, и вдруг свет от фонарика исчез. Она бросилась назад.
— Дедушка!
Фонарь валялся на земле, и в его неверном свете едва была различима упавшая на грудь голова. Она ощупывала стену, ища рубильник, но ничего не находила. И не заметила, что искры от фонаря перекинулись на солому. В конюшне начинался пожар.
Надо спасать дона Рафаэля! Пламя уже лизало обшлага его брюк. Где же выключатель? Он должен быть возле входа. Но нет времени искать. Она стала гасить огонь руками. Нет, сперва надо вывести его.
Понадобились все ее силы, чтобы поднять дона Рафаэля и перетащить к дверям. Тело его было безжизненно, скорее всего усилия ее уже бесполезны, но вдруг… Подождав, пока у нее откроется второе дыхание, она потащила его в недоступное огню место, крича о помощи.
Она подождала, пока приблизился охранник, и решила попытаться освободить лошадей. Бедные Негрито и его мать! В том месте, где они были, барьер огня оказался непреодолимым. Нечеловеческим усилием Эмма вычеркнула из памяти их образ. Надо было спасти тех, кого еще можно спасти. Засовы снять нетрудно, и лошади сами убегут от огня.
Ближайшей к Эмме была Сомбра. Кобылка была перепугана больше всех других лошадей и бешено колотила копытами в дверь. Эмма сняла засов и стала отступать, давая проход лошади, но не была достаточно расторопна. Копыто Сомбры задело голову Эммы…
Может быть, дон Рафаэль и вправду меня переживет…
Глава 10
— Сотрясение мозга… Нарушения функций нет… Ожоги поверхностные… Отравление дымом незначительное. Возможно, есть небольшой отек легкого, с уверенностью можно будет определить только завтра. — Эмма слышала эти слова, но не улавливала их смысла.
— Эмма, ты меня слышишь?
Голос был знакомый, но он не мог принадлежать никому из близких людей. Тот, кто говорил, хотел вытолкнуть ее из черного провала забытья и втащить обратно в мир боли. Он прикасался к ней, теребил ее руки. Почему он не может оставить ее наедине с собой? Разве он не понимает, как ей необходим сейчас сон?
— Взгляни на меня, guapa! — Голос звучал настойчиво. Она пыталась отделаться от него, заглушить какой-то своей внутренней музыкой, но из этого ничего не выходило. — Эмма, очнись, открой глаза.
Эмма почувствовала, что начинает слушаться этого голоса. Когда она открыла глаза, перед ней зажглась огромной мощности вспышка и кто-то стал заносить над ее макушкой топор. Где-то в комнате плакали. Когда они успокоятся? В ушах стоял шум. Все это происходило довольно долго, пока она наконец не пришла в себя.
— Ей больно. Помогите, сделайте что-нибудь, черт бы вас всех побрал!
Голос повторял это вновь и вновь. Он входил в ярость, срывался на крик. Потом чьи-то руки делали что-то с ее руками, причиняя невыносимую боль. Когда же ее оставят в покое?
Голоса стали далекими, слова неразборчивыми. Зияющая чернота манила к себе. Эта чернота — ее спасительница, здесь ее не тронут…
