— И готов выслушать то, чем поделилась с тобой Джуди.
Ну вот… Он должен посмотреть в глаза фактам, какими бы болезненными они не были… Грейс сделала глубокий вдох.
— Лукас, я расскажу тебе то, что узнала от Джуди. Это причинит тебе боль, но ты должен выслушать меня до конца. Можешь ты набраться терпения?
Последовала долгая пауза. Наконец он кивнул, и Грейс начала рассказывать.
Лукас воспринимал ее слова не так, как она ожидала. С каждым новым фактом он становился все более отчужденным. Правильно оценив ситуацию, она заговорила очень мягко, посочувствовала Луизе, сказав, что в юности все совершают ошибки, подчеркнула беззаветную преданность Джуди.
— Теперь ты понимаешь, почему я спросила о твоих чувствах к Джуди, Лукас? Меня очень волнует, как это может повлиять на ваши отношения. — Ощущая его отстраненность, она внутренне сжалась, чего-то опасаясь.
— Это все? — резко спросил он.
В ее глазах отразилось недоумение.
— Да, все.
— Мне нужно подумать. — Он загремел тарелками. Грейс начала собирать вилки и ножи. — Не надо мне помогать, — коротко бросил он.
Тяжело сглотнув, она положила приборы на стол, поднялась и отступила назад.
— Как скажешь. — Ничего не видя из-за подступивших жгучих слез, она быстро вышла в гостиную, успокаивая себя — ведь это естественно, что он хочет побыть один.
Грейс села перед камином и стала грустно смотреть в огонь. Внезапный порыв ветра налетел на охотничий домик, тоскливо завывая в ночной тишине, и острое ощущение одиночества, затерянности среди пустынных гор заставило Грейс поежиться. Из кухни раздавался звон посуды, шум воды, шаги.
О чем думает Лукас? О том, что Луиза и Джуди тридцать лет поддерживали сочиненную ими ложь? Наверняка. Еще, должно быть, он думает о Билле Флеминге… И переживает, по-новому представляя себе Стивена Уитни. Смириться с новой ролью Стива, столь отличной от той, которую он представлял себе всю жизнь, конечно же нелегко.
Грейс грустно вздохнула. Что она будет делать, если Лукас не сможет принять услышанное? Слишком многое зависело от этого… Можно вырастить ребенка и одной, но она хотела, чтобы у их малыша были и отец, и мать.
Когда наконец Лукас вернулся к ней в гостиную, то сразу же подошел к камину. Пошевелил угли кочергой, добавил еще дров. Грейс ловила каждое его движение и была уверена, что и он делает то же самое.
— Поднимается ветер, — заметила она непринужденно.
Лукас повернулся спиной к огню и посмотрел на нее. Ноги слегка расставлены, руки сложены на груди — поза почти воинственная.
— Надвигается буря, — холодно заявил он.
Она сделала вид, что не заметила его отчужденного тона.
— Когда мне было десять лет, отец взял меня в выходные на озеро, чтобы покататься на лыжах. Но ночью началась снежная буря, и нас так замело, что нечего было и думать о том, чтобы выбраться из домика. Снежная буря бушевала два дня, и мы провели все это время, играя в трик-трак и жуя поп-корн. А потом оказалось, что это был один из лучших уик-эндов моего детства.
— Твой отец еще жив?
— Да, к счастью. На самом деле, он мой отчим, но я считаю его отцом, потому что он вырастил меня и всегда любил как родную. Мы с ним очень близки. А мама умерла, когда мне было восемь.
Выражение лица Лукаса смягчилось.
— Значит, ты росла с отцом без матери, а у меня было как раз наоборот.
Ее сердце забилось с надеждой. Во всяком случае, они разговаривают, и хотя Лукас выглядит несколько растерянным и отчужденным, он не сердится.
Он снова перевел взгляд на огонь.
— Мы с матерью не были очень близки. Я думаю, мы оба старались, но нам никогда это не удавалось.
Грейс ощутила боль в сердце.
— О, Лукас, мне так жаль, — прошептала она потрясенно.
Мальчик вырос во лжи об отце, с матерью, которая не дала ему почувствовать себя любимым ребенком. Как ужасно. Неудивительно, что он так сдержан в эмоциях. Все свои чувства и любовь он перенес на ранчо. Для него «Полумесяц» стал олицетворением надежности, защищенности.
Но ведь с ним была Джуди…
— А Джуди была тебе близким человеком? — осмелилась Грейс вернуться к деликатному вопросу.
Лукас на минуту задумался, прежде чем ответить.
— Думаю, да. — Он резко повернулся к Грейс, заставив ее вздрогнуть, и отрывисто спросил: — А как насчет нас? Теперь ты удовлетворена, ведь я не сын Стивена Уитни. Этого достаточно?
— Достаточно для чего, Лукас?
Он сделал глубокий вдох.
— Ты выйдешь за меня замуж?
— Я не думаю, что мы готовы к разговору о женитьбе, — отозвалась Грейс.
— Говори о себе. Я готов. Я хочу тебя, Грейс.
— Ты хочешь спать со мной, Лукас. Это прекрасно решает проблему ночей. А как насчет дней?
Он нахмурился.
— Что ты хочешь сказать?
Она искала нужные слова, чтобы он ее понял.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что сегодня вечером мы впервые обедали вместе? Ты сознаешь, что мы до сих пор почти не разговаривали нормально? Я и отдаленно не представляю себе твоих вкусов и предпочтений.
Он наблюдал за ней со странным блеском в глазах.
— Разве это так важно?
— Неужели тебе неинтересно узнать хоть что-нибудь обо мне? Ведь ты даже не сможешь придумать, что подарить мне к Рождеству.
— Я знаю, что люблю тебя, — мрачно отозвался он. — Этого мне достаточно. К тому же я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Я знаю, что ты красивая и сексуальная. Знаю, что ты умная и ужасно любопытная. Я знаю, что ты смелая. Мне все равно, какой твой любимый цвет, но мне нравится, когда ты в зеленом или золотистом. И я знаю, что подарил бы тебе к Рождеству: еще одну из тех сексуальных ночных рубашек на тонких бретельках. Такую, какая была на тебе в ту ночь на веранде.
Грейс замерла, когда Лукас встал и подошел к ней. Он опустился на колени и схватился за ручки кресла, взяв ее в плотное кольцо.
— Дело не в том, что я предпочитаю на обед или что люблю читать, а в том, достаточно ли ты любишь меня, чтобы принять таким, какой я есть.
Потрясенная, Грейс вглядывалась в глубину его глаз. Она поняла, что не стоит недооценивать Лукаса. Он был молчалив, но, очевидно, много думал. И разве она приехала сюда не затем, чтобы увидеть, как он смотрит на нее с любовью?
— Я люблю тебя, — прошептала она. — Люблю так, как никого никогда не любила.
— Это правда?
Она увидела, что в глазах Лукаса зажглась надежда. Он обхватил руками ее талию.
— Да, правда, — глухо произнесла она.
