— Хелен, вы самая милая девушка на свете, — сказала Мама Девочка. — Я ведь знаю, что вы замолвили за нас словечко Майку… мистеру Макклэтчи.
— Да, это так. Я и о себе думала: не хочется потерять работу, на которой ты пробыла так долго. А если мистеру Макклэтчи не посчастливится с этой пьесой, кое-кому, хочешь не хочешь, обязательно придется уйти. Я читаю все до единой рукописи, поступающие к нам в контору, и должна сказать, что эта — просто чудо. Но кое-чего ей не хватало. Ей не хватало вас — вас обоих. Так что заходите смелее и дайте людям возможность полюбоваться вами.
— Надо быть серьезной? — спросила Мама Девочка.
— Да какой угодно! Не ломайте над этим голову. А теперь идите скорее: мистер Макклэтчи рассердится на меня, если узнает, что я задержала вас хоть на секунду, а я не люблю, когда мистер Макклэтчи сердится.
Мы с Мамой Девочкой улыбнулись Хелен Гомес, Мама Девочка пожала ей руку, и мы вошли.
В кабинете было много мужчин и три или четыре женщины. Майк Макклэтчи, когда увидел нас, выскочил из-за своего бюро и поспешил к нам, и он обнял одной рукой Маму Девочку, а другой меня, и мы все трое заулыбались, и какой-то мужчина с фотоаппаратом сказал:
— Так и оставайтесь!
Мы замерли, и мужчина нажал что-то на фотоаппарате, и произошла яркая вспышка. То же самое сделали двое других мужчин и одна женщина. И тогда Майк сказал:
— Не торопитесь, леди и джентльмены. Позвольте представить вам звезду моей новой пьесы. Я говорю — звезду, потому что звезда — они обе вместе.
Майк представил нас всем по очереди, а потом пригласил всех поесть и выпить у большого стола, стоявшего вдоль стены, на котором чего только не было: бутылки, стаканы, жареная индейка, частью нарезанная, окорок, салат в большой стеклянной салатнице, огромная ваза, полная свежих фруктов, очищенных, нарезанных и перемешанных, и много других вкусных вещей.
— Надо вам сказать, — промолвил один старик, широко улыбаясь, — что мы, журналисты, хоть и очень проголодались, но ни к чему не притронулись, потому что не хотели начинать без вас.
Все стали смеяться и брать тарелки, и старик сказал Маме Девочке:
— Не тревожьтесь ни о чем! Вы нам нравитесь.
Он обнял нас так же, как перед этим Майк, только покрепче, а потом продолжал:
— Майк тут пробовал рассказать нам о вас, но, конечно, нам пришлось подождать — чтобы увидеть вас собственными глазами и самим сделать выводы. А для вас это будет совсем не трудная работа: поесть и выпить с друзьями, только и всего. Если хотите знать, газетам и журналам люди вроде вас нужны как воздух. И еще один добрый совет старого журнального волка, который интервьюировал всех знаменитостей: будьте самими собой, когда придет время отвечать на вопросы. Больше от вас ничего не требуется. Договорились?
— Договорились, — ответила Мама Девочка.
— Договорились? — спросил он меня.
— Договорились.
Он отпустил наши плечи, подошел к столу и, не бросив льда, плеснул чего-то в стакан, поискал нас взглядом, нашел, поднял стакан, улыбнулся и выпил залпом. Его старое лицо стало очень серьезное, почти печальное, и он положил в стакан лед и налил снова.
— Я в него влюблена, — прошептала Мама Девочка, — кто бы он ни был — влюблена, и ты тоже, правда, Лягушонок?
— Он Арчи Палмер из «Юнайтед Пресс».
— Лягушонок, неужели ты запомнила имена всех, кому Майк представлял нас?
— Что ты! Конечно нет. Только его и Элизабет Корбетт из «Бог».
— Но почему ты запомнила именно их имена?
— Из-за них самих. Они мне нравятся. Мне все нравятся, но они — особенно.
— Которая из них Элизабет Корбетт?
— Вон та, — показала я, и мы с Мамой Девочкой пошли к ней.
— Как мило с вашей стороны подойти поговорить со мной, — сказала она.
— Как мило с вашей стороны было прийти сюда, — сказала Мама Девочка.
Мисс Корбетт дала нам по тарелке, и мы втроем пошли вдоль стола, накладывая на тарелки еду и весело болтая.
Было так хорошо, что лучше и не бывает. Высоко-высоко на пятидесятом этаже, и вокруг такие милые люди… Я была очень счастлива, хоть и не понимала почему. Счастлива, что мой отец разрешил мне идти на сцену, потому что иначе я бы сюда не попала. Счастлива, что Матушка Виола не пришла, когда ее ждали к нам домой на Макарони-лейн в Пасифик Пэлисейдз, а то бы я там так и сидела.
Только одно меня огорчало: что со мной нет моей подруги Деб, потому что Дебора Шломб — моя лучшая подруга, и когда мне бывает хорошо, я хочу, чтобы так же хорошо было и ей.
Новый вариант
Довольно долго все только и были заняты тем, что ели, пили и разговаривали, а потом вдруг в комнате стало тихо и Майк Макклэтчи сказал:
— Можете набрасываться на нас, леди и джентльмены!
Леди и джентльмены стали по очереди задавать вопросы. Они задавали их Майку, задавали Маме Девочке, задавали мне. Один или двое писали в блокнотах, а остальные не писали. Примерно через час некоторые из мужчин и женщин поблагодарили Майка, сказали нам с Мамой Девочкой «гудбай» и ушли.
Арчи Палмер нам сказал:
— Теперь вы свои. Если у Майка действительно есть такая пьеса, как он говорит, и если в ней вы произведете такое же впечатление, как сегодня, — все будет в порядке.
А Элизабет Корбетт сказала:
— Что бы ни случилось — а ведь вы знаете, в театре может случиться всякое, — все равно вы одержали победу. Если пьеса провалится, если вы плохо сыграете свои роли, если окажется, что вы вообще не можете играть, если пьеса не дотянет до Бродвея и сойдет со сцены еще в провинции, помните: вы все равно одержали победу. Гудбай.
— О, не уходите, пожалуйста, — взмолилась Мама Девочка. — Вы напугали меня до смерти. Пьеса должна прогреметь. Мы должны иметь успех, и все должно иметь успех. Должно, хоть разбейся.
Элизабет Корбетт улыбнулась и погладила мамину руку, а потом положила мою руку на мамину и погладила их обе.
— Конечно, конечно, — сказала она, — но у вас будет гораздо больше шансов на успех в этой пьесе, если вы будете знать, что она все-таки может провалиться, что вы можете не сыграть свои роли так, как они должны быть сыграны. К неудаче надо быть готовым всегда. Неудач в жизни больше, чем удач, но мы все равно ухитряемся чего-то добиваться. Вам уже невероятно повезло. Работайте не покладая рук, но ничего не принимайте близко к сердцу. Я знаю, вы понимаете, что я хочу сказать и почему я должна сказать это сейчас, когда столько надежд и ожиданий. Звоните мне в любое время.
Она поцеловала нас в щеки и исчезла, и Мама Девочка взглянула на меня, и я сразу поняла, что она ужасно переживает.
— Ох, Лягушонок, что мы будем делать? Провалиться нам никак нельзя.
