Однажды вечером мы с Мамой Девочкой шли по Пятьдесят седьмой улице к Пятой авеню, и я спросила:
— Какой сегодня день?
— Вторник, — ответила Мама Девочка. — А что?
— Сколько мы в Нью-Йорке?
— Мм… Вчера была неделя, как мы уехали из Калифорнии.
— Тот человек взял деньги или попробовал получить шестьдесят четыре тысячи долларов?
— Человек, который знает оперу?
— Да.
Мы как раз проходили мимо магазина, в витрине которого стоял телевизор. Перед ней снова собралась кучка людей, и мы тоже остановились посмотреть. Через некоторое время человек с акцентом появился на экране и сказал, что он поговорил со своим папой, который живет в Италии. Он всегда слушался своего папы, и теперь папа сказал ему, чтобы он взял то, что выиграл, и не пытался получить больше, — и он так и сделал.
Нам с Мамой Девочкой очень хотелось узнать, какой был бы шестидесятичетырехтысячедолларовый вопрос, но мы, конечно, так никогда этого и не узнаем.
Как-то ночью нас разбудил телефонный звонок Майка. Мама Девочка долго с ним говорила, а когда кончила, я уже совсем разгулялась, потому что я не могу спать, когда в комнате разговаривают.
— Что случилось? — спросила я.
— Очень важная вещь. Завтра в полдень ты и я должны встретиться кое с кем у Майка.
— С кем?
— С газетчиками — журналистами и фотографами. Они поговорят с нами и нас снимут. Майк постарается устроить, чтобы потом туда подошла мисс Крэншоу, и еще ему хотелось бы, чтобы она самых главных пригласила к себе в гости, на чай.
— Для чего?
— Для рекламы. Реклама — одна из самых важных вещей в театре, да и вообще в мире. Даже короли и королевы нанимают людей, чтобы те делали им рекламу.
— А зачем?
— Каждый хочет, чтобы другие знали о нем хорошее.
— И это хорошее — правда?
— Н-ну… не всегда или не совсем правда, но хороший специалист по рекламе сумеет показать в выгодном свете почти любого — например, взломщика сейфов, — если этого захочет.
— Как?
— Он поговорит со взломщиком и найдет в его жизни что-то светлое. Он это распишет и пошлет в газеты, они напечатают, и все прочтут, как взломщик, когда был маленьким мальчиком и жил в Миссури, ходил там в воскресную школу и был очень добр со своей матерью — и тому подобное.
— И все забудут, что он взламывал сейфы?
— Ну, может, и не забудут, но будут лучше к нему относиться. А потом ему позвонит кто-нибудь из Голливуда и предложит встретиться и поговорить о том, как из истории его жизни сделать сценарий для кино.
— А что напишут о нас?
— Ну, с нами, конечно, все иначе, совсем не так, как со взломщиком.
— А как все-таки?
— О, будет очень интересно. Все они очень милые люди, они хотят познакомиться с нами и снять нас — сначала у Майка, потом здесь, в нашем номере, потом у мисс Крэншоу, потом в парке и так далее.
— Но почему?
— Потому что в данный момент мы с тобой, Лягушонок, новость, большая новость в мире театра.
— С каких это пор?
— С тех пор, как приступил к работе над пьесой Майк Макклэтчи, с тех пор, как приступили к работе мы, с тех пор, как приступила к работе мисс Крэншоу.
— А разве до этого мы не были новостью?
— Конечно, и всегда были, только не так, как теперь. Мы участвуем в пьесе, которую ставит сам Майк Макклэтчи. Она обещает стать одной из главных пьес сезона. Мы с тобой новость, потому что, хотя мы пока еще не прославились, мы, однако, может быть, прославимся, когда пьеса пойдет на сцене.
— Но если станем — мы узнаем про это?
— Еще бы! И мы, и все кругом.
— Мы станем тогда другими?
— Конечно! Когда ты что-то удачно сделаешь и всем это нравится, и начинаешь хорошо зарабатывать — ты всегда становишься другим.
— А теперь давай спать, — предложила я.
— Давай.
Леди и джентльмены прессы
Контора Майка Макклэтчи помещается в большом здании на Пятой авеню, между Сорок девятой и Пятидесятой улицами, — она там на пятидесятом этаже. Оттуда видно Ист-ривер, и кораблики на ней, и мосты. И оттуда видно почти весь Нью-Йорк. Я бывала там утром и бывала вечером, когда стемнеет и в городе загораются огни города. Оттуда все видно как на ладони, будь то ночью или днем. Там пять комнат, и одна из них, самая большая, — кабинет Майка. В остальных сидят его секретари и другие сотрудники.
Когда мы с Мамой Девочкой отворили дверь конторы, нас уже ждала там Хелен Гомес, личный секретарь Майка.
— Все уже у мистера Макклэтчи, — сказала она.
— Я боюсь, — прошептала Мама Девочка.
— Не бойтесь. Выглядите вы обе великолепно. Весь город только и говорит что о вас да о пьесе. Я прочитала ее раз десять, но мне просто не терпится скорей увидеть новый вариант. Вы-то его видели?
— Еще нет, — сказала Мама Девочка, — но сгораю от нетерпения увидеть.
— Насколько мне известно, он уже готов, но Эмерсон хочет еще над ним поработать. Он считает, что теперь пьеса стала много лучше.
— Она и в первом варианте была прекрасна.
— Да, но подумайте только, насколько прекраснее станет она теперь! Идите, а то вас ждут.
— Я не знаю, что говорить, — пожаловалась Мама Девочка.
Хелен Гомес рассмеялась.
— А вы об этом не думайте. Все обойдется, вам абсолютно не о чем беспокоиться. После вашего приезда наша контора ожила.
— Спасибо, Хелен.
— Не за что, я ведь сказала правду. До вашего приезда мистер Макклэтчи и Эмерсон Талли все судили и рядили, как им быть с этой пьесой. Они не знали, как к ней подступиться, и Майк… мистер Макклэтчи даже не был уверен, что вообще будет ее ставить. А когда мистер Макклэтчи ничего не ставит, работать здесь совсем не интересно. Он прирожденный продюсер и счастлив только тогда, когда что-нибудь ставит. Я работаю у него уже десять лет и никогда не видела его таким счастливым, как сейчас.
А потом Хелен Гомес улыбнулась мне и сказала:
— И мне известно, что это случилось благодаря вам, молодая леди, и вашей красавице матери. Как видите, кое-что я знаю.
— Хелен, — попросила Мама Девочка, — помогите мне, пожалуйста. Что я должна делать?
— Вы хотите, чтобы я сказала вам, что делать? — со смехом сказала Хелен Гомес. — Пятнадцать лет назад я приехала сюда из Аризоны, чтобы стать знаменитой актрисой. И вот я здесь, и очень рада этому. Я бы не задерживаясь укатила к себе на родину, если бы не работала у Майка… мистера Макклэтчи. Можете мне поверить, волноваться вам абсолютно не о чем.
