а не меньше, чтоб по тому следствию иногда и невинных людей не подвергнуть к каковому-либо нещастию, оную Храповицкую не спрашивать и следствия никакова не производить.
Екатерина II с этим рассуждением согласилась, и Храповицкая, чье психическое нездоровье не было подтверждено никаким медицинским освидетельствованием, была отправлена в казанский Богородицкий монастырь. Мужу надлежало ежегодно переводить в Казанскую губернскую канцелярию 120 рублей на ее содержание, но, судя по переписке 1774–1777 годов, делал он это не регулярно. Документы дела Тайной экспедиции свидетельствуют, что Храповицкая провела в монастыре десять лет и умерла 21 июня 1781 года, оставив после себя долги, в том числе «хлебнику за француские хлебы 1 руб.»[238].
Почему судьбы этих двух женщин оказались столь разными? В первом случае различные свидетели смогли подтвердить наличие безумия у Корсаковой, во втором же оказалось достаточно слов мужа, ссылавшегося на рассказы дворовых, проверять которые сочли излишним. И это при том, что доносам крепостных на своих хозяев по закону верить не полагалось. Первая из женщин претендовала на родство с царской фамилией, вторая — якобы оскорбляла непосредственно государыню. По-видимому, при вынесении решений сказалось личное отношение к ним императрицы. Корсакова, с которой Екатерина вряд ли когда-либо встречалась, была в ее глазах жертвой трагических обстоятельств, вдовой умершего при исполнении служебного долга офицера, после смерти которого императрица распорядилась выдать вдове две тысячи рублей. Храповицкая же была светской дамой, знакомой, вероятно, с императрицей лично. Последняя наверняка знала про скандальную репутацию генеральши — и вследствие «развращенной жизни», и из‑за жестокого обращения с крепостными, которые, по некоторым сведениям, ранее покушались на жизнь хозяйки, за что шесть человек отправились на каторгу, а трое после наказания кнутом и плетьми возвращены обратно[239]. Возможно, они решили Храповицкой отомстить, оговорив ее перед мужем.
Ил. 6. П. Ротари. Портрет Елены Михайловны Храповицкой, рожденной Сердюковой, 1750‑е — начало 1760‑х годов © Русский музей, Санкт-Петербург, 2024
Парадоксально, но властных, активных, претендующих на субъектность и тем самым нарушающих неписаный гендерный порядок женщин Екатерина, тридцать четыре года единолично управлявшая огромной империей, явно недолюбливала и в семейных конфликтах высшего общества, которые ей приходилось разбирать, нередко выбирала сторону мужа, тем самым поддерживая этот гендерный порядок[240]. Стоит при этом заметить, что, согласно наблюдениям зарубежных историков, попытки женщин раннего Нового времени выйти за рамки общественно признанных границ в принципе воспринимались как признак безумия. Р. А Хьюстон, однако, уточняет, что «женщин признавали безумными не потому, что они нарушали границы, установленные патриархатом, а потому что выходили за рамки норм собственного пола»[241].
Не исключено, что Храповицкий попросту хотел избавиться от жены. В этом не было ничего необычного. Естественно, никакой статистики подобных случаев на российском материале не существует, но применительно к Англии, как отмечает та же Хьюстон, «представление о том, что мужчины использовали дома для сумасшедших, чтобы избавиться от нежелательных жен, — это часть фольклора о восемнадцатом столетии»[242]. В резолюции же Вяземского можно усмотреть и нежелание раздувать дело, вовлекая в него других людей, что неминуемо произошло бы, если бы следствие стало разбираться с тем, что именно говорила Храповицкая об императрице. Объявление ее сумасшедшей давало возможность избежать публичного скандала и одновременно избавляло знатную даму от уголовной ответственности, что уже в первой половине XIX века стало довольно распространенной практикой, применявшейся властями по отношению к светским особам[243].
Родственники, однако, далеко не всегда соглашались брать безумца под свою опеку или выделять средства на его содержание, но они могли оказать влияние на его дальнейшую судьбу. Отставной прапорщик Иван Забелин совместно с братом, отставным капралом, владел имением в Валдайском уезде. Когда в 1775 году его, ходившего по деревням с клюкой и ножом и называвшего себя императором Иваном Васильевичем, по предложению новгородского губернатора Я. Е. Сиверса было решено отправить в Иверский монастырь, с брата попытались взять обязательство его содержать. Последний, ссылаясь на бедность, отказывался. Однако эта отговорка не была принята, и по высочайшему повелению было указано часть доходов с имения посылать в Валдайскую воеводскую канцелярию. Позднее выяснилось, что имение продано, и ничего не оставалось, как тратить на Забелина казенные деньги[244]. Напротив, мать поручика Федора Яснопольского в 1791 году сама попросила забрать у нее сына, чье безумство было подтверждено его братом и владимирским дворянским собранием, пообещав давать на его лечение 50 рублей в год. Екатерина повелела отправить Яснопольского в Спасо-Евфимиев монастырь, но владимирский губернатор Заборовский резонно счел, что 50 рублей недостаточная сумма, и запросил добавить еще 25. Судя по тому, что уже в следующем году поручик был возвращен матери, таких средств у нее не нашлось[245].
В 1748 году, когда в Тайной канцелярии решалась судьба сошедшего с ума прапорщика Григория Языкова, его жена просила, чтобы его послали в один из муромских монастырей поблизости от их имения. Просьба была исполнена, и Языков был определен в Спасо-Преображенский монастырь. В 1763 году его сыновья, один из которых был в это время адъютантом генерал-прокурора А. И. Глебова, а другой — сержантом Главной артиллерии, обратились в Сенат с просьбой об освобождении отца, и она также была удовлетворена[246]. В 1747 году в новгородский Свирский монастырь был помещен подпоручик Преображенского полка Дмитрий Никитин. Его сестре Федосье, вдове сержанта Семеновского полка, было отдано в управление его имение, из доходов с которого она должна была оплачивать содержание брата. Вскоре Федосья заявила, что крестьяне стали ей «ослушны», денег не посылают и говорят, что их помещик выздоровел. Находившийся с Никитиным в монастыре дворовый в свою очередь сообщил, что Федосья отказалась присылать брату одежду и пищу, а в 1750 году наместник монастыря написал, что она не присылает ничего: нет свечей, а солдаты, караулящие Никитина, ходят в обветшалой одежде и обуви. В том же году из Тайной канцелярии последовал указ в провинциальную канцелярию «увещевать» крестьян и велеть им быть в повиновении у сестры узника, чье заключение продолжалось до 1763 года, когда с просьбой об освобождении в Сенат обратилась его жена[247]. В 1768 году епископ иркутский и жена комиссара Китайского каравана Симона Свиньина, отправленного в монастырь в 1762 году, через иркутского губернатора Адама Ивановича Бриля просили о его освобождении. Вяземский предложил оставить все на усмотрение Бриля, и императрица наложила на это предложение резолюцию
