«быть по сему»[248].
Очевидно, что просьбы родственников об освобождении умалишенных исполнялись, лишь если власти полагали, что арестант больше не представляет опасности. Так, в 1747 году было отказано в просьбе матери подпоручика Ивана Сечихина. Сын дворового или холопа, он выучился грамоте, участвовал в экспедиции И. К. Кирилова, был на военной службе, побывал в Польше, служил переводчиком с немецкого в Кабинете, а сойдя с ума стал говорить, что «батюшка Ея Императорскаго Величества с ханжами, с пустосвятами не знался», что с мужиков собирают деньги и их разоряют, «а собранные деньги <…> разсыпаются на ветер таким, которые в париках ходят, да мушки налепливают, да песенки складывают». Из монастыря, куда он был отправлен, в 1748 году сообщали, что Сечихин продолжает говорить «непристойности»[249].
Среди умалишенных, чьи деяния были расценены Тайной канцелярией и Тайной экспедицией как «важные», тех, чья судьба была решена отлично от прочих, совсем немного. Показательно, в частности, уже вкратце описанное в литературе[250] дело 1775 года надворного советника Григория Рогова, который был пойман за сочинением манифестов о восшествии на престол Павла Петровича, от имени которого Рогов обещал «излишних поборов по своим прихотям не желать», возвратить церкви монастырские вотчины и снизить налог на винокурение. Несмотря на очевидное безумие в основном молчавшего на допросах надворного советника и слова генерал-прокурора о том, что Рогов «заражен развращенными мыслями, а как он склонен и к пьянству, то от того конечно приходит ему бешенство», «а в тот мамент, как его паче обуяет пьянство, то делает все непозволительное и вредное, как человек прямо в горячке находящейся», императрица повелела провести полномасштабное следствие: обыскать дом, устроить очные ставки, опросить свидетелей, допросить членов семьи и даже осмотреть место преступления. «Хто ему поверит, — отвечала она Вяземскому, — что все сие писано было без намеренья, да хотя бы то и было, то вина одинакое, ибо писал присяги противное и за что вешают; весь же склад пугачевской и безумие тут менее, нежели разврат». Собственно, последние слова и объясняют столь острую реакцию Екатерины, крайне болезненно воспринимавшей малейший намек на покушение на ее власть: только что было подавлено пугачевское восстание, но заговор, видимо, еще мерещился повсюду. В результате Рогов был заключен в Шлиссельбургскую крепость, а его жена и четверо взрослых детей, которые, согласно показаниям соседей, вели предосудительный образ жизни, сосланы в Сибирь[251]. Ко времени, когда судьбой своего давнего сторонника заинтересовался император Павел I, его уже не было в живых[252].
В Шлиссельбург был отправлен в 1778 году и состоявший при Г. А. Потемкине в должности секретаря Емельян Гармокрацкий, который в гостях у иерея киевской Андреевской церкви Иоанна Гурковского рассказал о некоем черновике письма своего начальника императрице Екатерине, содержание которого якобы было предано огласке правителем канцелярии Потемкина П. И. Турчаниновым. Императрица поначалу сочла дело маловажным. «Понеже, — писала она Вяземскому, — между князем Потемкиным и мною какия письмы или записки случились большой важности не составляют, то подозреваю, что тут кроется злоба противо Турченинова». Однако в ходе следствия стали всплывать новые имена. Гармокрацкий же то отказывался от своих слов, мол, «говорил в беспамятстве», то утверждал, что все выдумал, чтобы заслужить милость Потемкина, то твердил, «что в нынешнюю ночь был ему от Бога глас», а то просил дать ему бумагу — и исписал в результате несколько листов бессвязным текстом религиозного содержания с верноподданническими вставками. Медицинский осмотр показал, что Гармокрацкий находится «в исступлении ума». И, хотя прямого указания на это в деле нет, решающую роль в его судьбе сыграло, видимо, якобы прочитанное им в письме, «будто князь имел совокупление с государынею и что, де, князь пишет во оном, якобы она сама, государыня, его принудила к тому»[253]. Стоит заметить, что любовные связи Екатерины II упоминаются в делах умалишенных гораздо реже, чем связь Елизаветы Петровны и А. Г. Разумовского.
Еще одно известное дело — история барона и отставного бригадира Федора Федоровича Аша, отправленного в 1777 году в Дюнамюндскую крепость, а через двадцать лет, уже при Павле I, переведенного в Спасо-Евфимиев монастырь. Аш считал бывшего фаворита Елизаветы Петровны, основателя Академии художеств и Московского университета Ивана Ивановича Шувалова сыном императрицы Анны Иоанновны и Бирона, видел в нем наследника престола и называл его «ваше высочество». Он даже вручил Шувалову длинное послание, написанное то ли его, Аша, уже умершим к тому времени отцом, известным мастером перлюстрации петербургским почт-директором Федором Юрьевичем (Фридрихом Георгом) Ашем, то ли им самим от имени отца. Послание содержало обещание содействовать Шувалову в восхождении на престол при помощи недовольных и, в частности, обойденных наградами за недавно закончившуюся Русско-турецкую войну, из которых предполагалось собрать «военную команду» и с ее помощью арестовать императрицу и великого князя. За этим замыслом вырисовывался уже реальный заговор. Также в послании содержались различные упоминания действительно произошедших политических событий, к которым имели отношение отец и сын — содействие Аша-старшего в организации брака герцога Голштинского Карла Фридриха и цесаревны Анны Петровны, арест Ашем-младшим в 1761 году обвиненного в измене генерала фон Тотлебена[254], подробности передачи в 1764 году почтового ведомства от Аша-старшего М. М. фон Экку и другие. Упоминались там и многие высокопоставленные лица нескольких последних царствований, начиная с Петра I, и пересказывался слух о происхождении сына Бирона Карла: «Многие находились в мнении, бутто принц Карл курляндской был принц, рожденной от государыни Анны Иоанновны, потому что она ево весьма жаловала и, когда в торжественной день изволила обедать на престоле, сей принц имел честь быть на коленях Ея Величества, и воля оному принцу много была дано по велению Ея Величества».
Ознакомившись с посланием Аша, Шувалов, надо полагать, не на шутку перепугался и, конечно, сразу же сообщил куда следует. Когда в Тайной экспедиции попытались втолковать Ашу, что Шувалов не сын императрицы, он «сперва с жаром, а потом улыбаясь, стоял на своем и говорил, что мол вы меня не переубедите, я за него готов кровь пролить». В ходе следствия выяснилось, что у Аша много долгов, что он ведет «беспутную» жизнь и что в его квартире проживает его якобы невеста, некая Анна Доротея, урожденная Вилькен, вдова бывшего обер-полицмейстера Берлина барона Кромпау, взятого в плен во время Семилетней войны и умершего в России. Ввиду особой важности дела А. А. Вяземский, А. М. Голицын и И. П. Елагин провели совещание и пришли к однозначному
