что эти два говнюка девушку не убивали. Тогда кто? Нет, я так просто с дороги не сверну. Надо подумать.
Я вспомнила, что вчера, когда по шоссе спускалась в город, утром еще, видела внизу под горой ощетинившийся удочками катер. Может, это как раз тот? То ли «Цветок», то ли «Звезда», то ли «Фуншал»? Может, это он девицу выгрузил на бережок? Утром загрузил и повез ее куда-то живую, а вечером выгрузил мертвую. Никакого бассейна на нем, понятно, нет. А там, куда повез, был.
Отпустив на волю друганов, мы устроились за столиком все там же у гостиницы – запить это дело очередной бикой. Хотя я уже и поела бы чего-нибудь.
– Слушай, а ты можешь катер найти? Ну, там, чей он, где стоит, в какой марине. Пошуршать в своей волшебной комнате…
– Ну пошли, пошуршим.
То, что Гонзу мне не отказал, уже не удивило. Удивило меня другое. То, что я вцепилась в незнакомого мужика как клещ – давай это, давай то. Он из вежливости, скорее всего, или из жалости не бросил утром меня, пребывавшую в шоке. А я вцепилась. Потащила его в детектив и в сыщиков играть. Я вообще-то не люблю людей просить, мне всегда кажется, что обязательно откажут, причина найдется – некогда, нет возможности, да любая сойдет. А тут мне даже в голову не приходит, что он возьмет и скажет: «Да ну тебя, очень надо фигней страдать, вали отсюда». Мужик в два раза меня старше, а я с ним как с приятелем запанибрата.
Катер мы не нашли. Исходили мы из того, что Фуншал – это порт приписки. У каждого корабля, даже катерочка утлого, должен быть порт приписки. Где он зарегистрирован. Пролистав все возможные места стоянки катеров, лодок и яхт в Фуншале, никакой «Звезды» или «Цветка» чего бы то ни было – ни морей, ни небес, ни пустынь, ни садов – мы не встретили. Потом пролистали вообще все марины на острове – та же хрень. Пусто.
Все, больше на голодный желудок думать не могу.
– Гонзу, у тебя еда есть? Пожрать бы…
– Могу тапасы сделать с тунцом и апельсином. Будешь?
– И все? Больше ничего? Пошли лучше в городе пожрем.
Двинули в город, в ту же малюсенькую кормушку, где я накануне обедала. Сегодня там курица была жареная, а на гарнир, как вчера, картошка, батат, рис и пимпинелла. Видимо, это местная традиция, незыблемые устои. «Мы всегда так живем».
Вот стоило мне два раза от курицы откусить, как мозг питание получил и – брынь! – завелся.
– Гонзу, мы же с этими ребятами-поросятами по-немецки говорили. Они нам и «цветок», и «звезду» по-немецки выдали. А ты, когда по всяким там реестрам шарил, названия же на португальском искал. Напомни, по-португальски как будет «цветок»?
– «Флор».
– А «звезда» – «эштрела», это я знаю. Вон у вас по всему городу позапрошломесячные афиши болтаются: «Конкурс “Проксима Эштрела”», на каждом углу на них натыкаешься. То есть «эштрела» уже в зубах, в смысле, в мозгах завязла у всех.
И что это нам дает? Вот он так и искал, «Эштрелу» и «Флор». И не нашел ни то, ни другое. Бум-бум-бум, эштрела-флор, флор-эштрела, звезда-цветок, цветок-звезда, эштрела-эштрелиция-застрелиция…
Эврика!
– Слушай, есть такой цветок – стрелиция. Веселенький такой, на рыжего петуха похож. У вас тут такие растут. Как по-португальски «стрелиция»?
– «Штрелиция».
– Вот ее и надо искать! «Штрелицию», а не «Эштрелу», и уж тем более не «Флор».
– Почему? – приподнял он одну бровь.
– Это замещение незнакомого понятия знакомым. По созвучию. У детей так. Ты слышишь новое слово, а что это такое, не знаешь. Но зато знаешь похожее слово. И подменяешь одно другим. Экстраполяция, типа, перенос смысла с одного на другое. Я вот в детстве слышала «Дон Кихот» и думала, что это не какой-то непонятный мне дон по имени Кихот, а «донкий ход», а «донкий» – это «тонкий», «узкий», то есть это лаз или подземный ход.
– Да ладно! Ты психолог, что ли?
Он даже вилку с ножом на стол положил и сел, как раньше, откинувшись на спинку стула, ноги в проход вдоль стола вытянув. Наверное, ему так думать удобнее. Там, правда, ноги его сразу в стенку уперлись – тесно. Но он, упершись, со стулом к другому углу отъехал.
Вот классно, когда тебя так слушают! Энди, когда я с ним разговариваю, обычно в ящик смотрит, улыбается туда, не поймешь, то ли моим словам, то ли картинке электронной. Но вроде слышит, что говорю, из контекста не выпадает.
– И этот Мис видел надпись на корме катера «Штрелиция», а потом забыл. Думает, что забыл. На самом деле мы ничего не забываем. Но картинка в мозгу рассыпается на элементы, как пазл, а потом, когда мы ее вытаскиваем, обратно собирается. Но не всегда так, как было изначально. И у него в мозгу цветок штрелиция заместился примелькавшейся «эштрелой»-звездой, которую он на всех столбах каждый день видит. А потом он на немецкий перевел, и получилось разделение на звезду и цветок.
Гонзу смотрел на меня с уважением. Еще бы, вон какое логическое построение! Сама горжусь. Недаром нам курс психолингвистики читали. Если это еще и сработает… Ай да я!
Сработало! «Штрелицию», приписанную к Фуншалу, он нашел сразу. И хозяина вычислил мгновенно. Сеньор Горацио Алмейда да Соуза проживает в городе Куррал-даш-Фрейраш. Ну что, помчались к сеньору Горацио?
Помчались! Вези нас, конь железный! Теперь мне было не страшно ехать на мотоцикле. И, как оказалось, совсем не обязательно обнимать впереди сидящего, на заднем сиденье есть ручка, чтобы держаться. Мотоцикл – это клево. Вот вернусь домой и тоже себе куплю. Ну, не настолько крутой, как этот. И лучше даже не мотоцикл, а скутер, такой, под старую «Веспу» закошенный – мне они всегда нравились.
* * *
Сначала Гонзу меня на смотровую площадку привез. Над этим самым Курралом. Мы на высокой горе стоим на балкончике, нависающем над пропастью. Кругом алоэ цветет алыми свечками. Верх горы щетинится эвкалиптами – серые стволы, сероватые листья. Мрачный такой лес. Воздух маслянистый, пахучий. А внизу на дне ущелья городок: домики, церковь и серая лента шоссе сползает с горы петлями. Есть домишки на круче, куда дорога не подходит. Значит, люди все свое тащат наверх вручную. Так и бредут по тропке, сжимая в руках рояли и холодильники. Куррал – это место, где никогда ничего не было. Только лес – эвкалипт и каштан. Они тут из каштана все делали – и хлеб, и ликер, и кашу.
Интересная история, откуда здесь вообще люди взялись. Когда-то, веке в семнадцатом, пожалуй, приплыли в бухту Фуншала очередные пираты, чтобы пограбить всласть. Это тогда очень популярный промысел был – пограбить. Ну и понасиловать заодно. И монашки монастыря Санта-Клара так убоялись этого, что, похватав свой нехитрый скарб, бросились бежать куда глаза глядят. И еще группа, к ним присоединившаяся. Бежали они, бежали и остановились только в середине острова в этом самом ущелье. Дальше бежать было некуда. Вход в ущелье только один, он же и выход. Вот и стали тут жить в Обители монахинь, забытые всеми.
Дом сеньора Горацио мы нашли быстро. Открывшая нам старушка сказала, что он на площади у церкви. Здесь тоже было перманентное собрание стариков. Они сидели за столиками, дулись в карты, в домино или просто болтали. Где они только темы для бесед находят? Ведь каждый день одни и те же собираются в стаи, каждый день они друг друга видят. Неужели еще не все обсудили? Но, судя по всему, это общепринятый стиль проживания на острове. Мужики сидят на площадях, а их жены – по домам.
Мы поспрашивали, кто тут Горацио Алмейда да Соуза, нам указали на пузатого дедка с толстой узловатой тростью, сидевшего на скамеечке рядом с другим почти таким же стариком, только без трости. Сомнительно, чтобы этот дед болтался с туриками на катере по океану и между делом топил прекрасных купальщиц в неких бассейнах. Может, когда был рыбаком, но в очень стародавние времена. Мы спросили его про «Штрелицию».
– Да, катер мой, а что такое? Я его племяшу отдал… По поводу рыбалки? Да, это к нему, к племяннику… Нет, не в Фуншале стоит – в Камара-ди-Лобуш… Да, племянник
