На электровозе чисто, не то что старый паровоз, сиди себе да поглядывай по сторонам.
Но Нюра замуж не выходила, ей было только двадцать два года, и что еще за машинист попадется, может, никакой поездке не обрадуешься. Иногда стремительно, с шумом и в поднятой ими пыли, проходили тяжело груженные товарные поезда, и оставался запах смолы, если на платформах были свеже распиленные доски или бревна, а иногда, словно их вывезли на прогулку, на платформах стояли новенькие автомобили или выкрашенные в красную краску сельскохозяйственные машины, или тракторы, казалось, набирающие силы перед предстоящей им работой…
Лето выдалось дождливое, и гулять мало кто приезжал, а обычно по воскресеньям возвращались к вечерним поездам с букетами цветов, особенно женщины. Но в августе вдруг с молодым блеском пробилось солнце, стало жарко, появились бабочки, на литографски синем, почти лубочном небе рыже были врезаны верхушки сосен и одинокий старик, которого Дарья Васильевна хорошо знала, теперь каждый день приходил в обычный час на станцию, высокий, в военной шинели, только пуговицы ее были перешиты на костяные. Он шел с фуражкой в руке, остриженный по-военному бобрик его волос серебряно блестел, и бородка у старика была серебряная, сквозная, так что виден был твердый подбородок.
Старик приходил после пяти часов, к поездам, на которых возвращались с работы, и продавщица в газетном киоске всегда оставляла для него номер «Правды», Он брал газету, садился с ней на скамейку в открытой части перрона, а когда подходил поезд из Москвы и из вагонов торопливо высыпали приехавшие, то беспокойно вглядывался в каждого и так сидел и ждал до восьми часов. В восемь часов поезда пустели, большинство уже вернулось с работы, и старик складывал газету, засовывал ее в карман шинели и уходил со станции. Он жил одиноко, шагал еще с военной выправкой, и Дарья Васильевна, а случалось и Нюра с ней глядели ему вслед.
— Совсем забелился Игорь Николаевич, — говорила Дарья Васильевна сочувственно. — Совсем белый стал, а все Антонина, все она…
У полковника в отставке Игоря Николаевича Стелецкого был сын, тоже Игорь, авиационный инженер, которого Дарья Васильевна помнила еще школьником. Помнила она и Игоря Николаевича со строгим красивым лицом, с черными волосами, и теперь они стали уже совсем белые. Три года назад от сына ушла жена Антонина, ушла неожиданно, оставила только записку, что любит другого и просит понять и простить ее. Наверно, Игорю стало невмоготу жить в том маленьком доме, где было его счастье когда-то, и он уехал жить в Москву, а в доме остался отец, живет один, бобылем, работает в поселковом Совете, и все его любят и уважают за справедливость. Сын приезжает редко, ему трудно бывать здесь, и отец понимает это. Но он все же почти каждый день приходит к вечерним поездам, делает вид, что пришел только купить газету, но, читая ее на скамейке перрона, вглядывается в каждого, кто сошел с поезда, а затем идет домой один.
— Наша сестра тоже, другой раз, бывает хороша, нечего женщин обеливать, — сказала Дарья Васильевна как-то. — Случается, конечно, не сошлись характерами или человек оказался неподходящий, разойдись по-хорошему, а лучше всего одного на всю жизнь найти.
Нюра сидела рядом, молчала, ее голубые глаза смотрели вдаль, в ту сторону, где рельсы уходили на Киев или Чоп, ее светлые волосы были причесаны на прямой ряд, а пучок сзади прихвачен круглой гребенкой. Может, в окошке вагона проходящего поезда только промелькнет тот, с которым можно было бы всю жизнь прожить, чтобы лишь жарче становилось на сердце от этого постоянства…
Продавщица, торговавшая кондитерскими изделиями, отвезя свою тележку на покой, подсаживалась иногда к ним по дороге. Продавщица Вера Гавриловна работала последний год, скоро должна была уйти на пенсию, и она тоже знала многих на станции за двадцать пять лет работы здесь. Когда-то эта станция называлась платформой, Вера Гавриловна хорошо помнила с детства, что пригородные поезда ходили тогда с зелеными и желтыми вагонами, зеленые были третьего класса, желтые — второго, а в дальних поездах были еще и синие, блестящие — первого класса или облицованные коричневыми дубовыми планками с литыми золотыми гербами — международные. Поезда шли на юг, в них ехали богатые, нарядные женщины, и когда поезда возвращались с юга, то на платформе вместе с горьким запахом дыма оставался еще запах цветов или фруктов, или духов, словно пронесся мимо сад…
Сейчас шли электропоезда, и на юг уезжало много знакомых работниц с соседней трикотажной фабрики, возвращались они загорелые и оживленные, прогретые южным солнцем… Теперь, после многих лет работы, можно было со спокойной совестью уйти на пенсию, все-таки она потрудилась в своей жизни, Вера Гавриловна. Она подсаживалась к Дарье Васильевне и Пюре, и они сидели втроем на скамеечке возле будки и дышали теплым вечерним воздухом; по временам Дарья Васильевна поднималась и начинала дудеть в свой рожок, предупреждая неосторожных.
— А Игорь Николаевич все ждет, и чего он только ждет? Что было — не воротится… а его Игорь, верно, все-таки любил ее, Антонину. Ты, Нюра, между прочим, примечай себе… тут судьба, а не то что вышел Игорь Николаевич погулять да газету почитать на станции.
Нюра слушала, смотрела вдаль и покачивала кончиком ноги в тапочке, но по воскресеньям она надевала модные белые туфельки, и Дарья Васильевна косилась на ее туфельки, они были чересчур остроносые, впору безоглядной моднице; но в ремонтной бригаде Нюра была на хорошем счету, и дорожный мастер Савелов сказал как-то, что скоро ее назначат бригадиром.
Посидев, Вера Гавриловна уходила, уходила и Нюра, а Дарья Васильевна оставалась дежурить до восьми вечера, а случалось и с восьми, если выпадало ночное дежурство. На станции постепенно темнело, реже шли пригородные поезда, а чаще дальние или товарные, и зеленый изумрудный или красный рубиновый огни семафоров прозрачно зеленели или алели на рано темнеющем небе. Приезжал иногда на велосипеде Костя Абрамцев, ставил велосипед возле будки и говорил: «Приглядите, тетя Даша, я быстро…» Она знала, зачем он приезжал, и отвечала только: «Ладно, ладно уж… можешь не торопиться». Костя шел вдоль перрона будто по делу, а навстречу ему с другой стороны, тоже будто по делу, шла Наташа Никольская, и оба делали вид, словно совсем неожиданно встретились. Они несколько раз прогуливались из конца в конец по перрону, а потом становилось совсем темно, и Костя возвращался за своим велосипедом с таким видом, точно его задержали по делу.
— Спасибо, тетя Даша, — говорил он.
— Не за что, — отвечала она. — Кати себе.
