мозга, внутренний голос прокурора, побуждала задуматься, не показала ли она мне патологическую сторону своей личности… ту, что пропитана яростью и жестокостью. Я не мог с этим смириться, снова убеждая себя в том, что она одержима послеродовым безумием, и не следует думать, будто теперь мне открылась темная сторона ее души.
Я отхлебнул еще немного «кальва», жадно затягиваясь сигаретой, пытаясь сдерживать злость, печаль и глубокое разочарование… с нулевым результатом по всем фронтам. Я вернулся к отвару, на вкус мятному и целебному, и поймал себя на мысли: «Я снова в Париже и вторую ночь подряд ложусь спать в то время, когда обычно укладывают семилетних детей. Мои внутренние часы не просто выключены… они перекошены». Я допил отвар. После чего решил растянуться на кровати и устроить сиесту, приказав себе завести маленький дорожный будильник на девять вечера, полагая, что смогу поужинать где-нибудь поблизости, а затем отправиться на рю де Ломбар и найти джазовое заведение, открытое допоздна. Я снова улегся и сомкнул глаза, мечтая стереть из памяти последние несколько часов. Сон пришел мгновенно, свалил меня нокаутирующим ударом. А потом сквозь забытье прорвался настырный стук в дверь.
– Месье Сэм, месье Сэм…
Голос не Омара. Скорее, Тарака – турка, ночного портье. В комнате царила кромешная тьма. На циферблате моих заводных часов слегка подсвечивались стрелки. 3:13 утра. Merde. Merde. Merde. Еще одна драгоценная парижская ночь, потраченная впустую на травматический сон. Я включил прикроватную лампу.
– Месье Сэм, месье Сэм…
– Иду, иду…
– К вам посетитель.
– Ко мне? – удивился я, чуть не брякнув: но я здесь никого не знаю.
Кроме…
– Женщина? – спросил я.
Он кивнул и добавил:
– Я сказал ей, что поздняя ночь и вы, вероятно, спите. Но она была настойчива. Просила передать, что ее ждет такси.
– Такси?
– Так она сказала.
– А она не может подняться?
– Ее ждет такси.
– Почему?
Тарак лишь пожал плечами, добавляя:
– На самом деле она сунула мне 100 франков, когда я сказал ей, что не могу вас будить. И тогда она передала мне это.
Один из ее элегантных конвертов цвета слоновой кости. На лицевой стороне каллиграфическая надпись черными чернилами перьевой ручки: Сэмюэлю. Внутри записка:
Mon Amour70,
Если ты сможешь как-то простить мое безумие и это вторжение посреди ночи, я жду тебя внизу. Пожалуйста, дай мне шанс принести тебе самые страстные извинения.
Мне потребовалось около трех секунд на размышление:
– Скажи ей, что я сейчас спущусь.
Тарак одобрительно улыбнулся.
– Очень хорошо, месье.
Через две минуты я спустился по трем лестничным пролетам в лобби. Где стояла она – с рассыпанными по плечам рыжими волосами, осунувшимся лицом, покрасневшими глазами, в подвязанном поясом черном плаще, окутывающем усохшее тело, с зажженной сигаретой в пальцах. Услышав мои приближающиеся шаги, она повернулась и быстро подошла ко мне, взяла мое лицо в ладони, осторожно поцеловала в губы и прошептала:
– Я не заслуживаю твоего благородства.
– Почему такси?
– Мы едем на Бернар Палисси.
– Но мы могли бы подняться ко мне.
– Бернар Палисси… c’est nous71.
– Ты в этом уверена?
– Теперь ты меня ненавидишь, да?
– Вряд ли. Я просто…
Я мог бы закончить фразу любым из этих слов: обеспокоен, напуган, ошарашен, сомневаюсь, растерян. Но Изабель прижалась лбом к моему лбу и спросила:
– Возможно ли прощение?
– Что ты сказала своему мужу?
– Он уехал… со своей женщиной. Я сказала ночной няне, присматривающей за Эмили, что не могу заснуть, еду в свой офис работать и вернусь поздним утром. Ее это вполне устраивает, поскольку дневная няня приходит в девять.
– Но, может быть, в квартире слишком чисто. Или, может, попытка проломить мне башку пепельницей…
Она еще сильнее прижалась ко мне лбом, и ее руки крепко сжали мои плечи.
– Я пойму, если ты сейчас уйдешь от меня. Но это убьет меня, любовь моя. Убей меня, потому что я нездорова. Потому что сегодня вечером я была близка к тому, чтобы выброситься из окна студии. Потому что я не заслуживаю Эмили, не заслуживаю тебя. Потому что Шарль и его семья правы: я неудачница и как мать, и как женщина. И теперь я так подвела тебя.
Она не отстранялась от меня, пока шептала все это. Я чувствовал ее слезы на своем лице. Я ощущал ее изможденность и почти улавливал волны страдания, сотрясающие ее тело. Теперь настала моя очередь притянуть ее ближе. И сказать:
– Пойдем в такси.
Мы молчали все десять минут, что потребовались водителю, чтобы промчаться по пустынным темным улицам. Изабель положила голову мне на плечо, я обнял ее, и она крепко сжала мою ладонь. Когда мы подошли к парадной двери дома на улице Бернара Палисси, она набрала код, взяла меня за руку и повела через двор и вверх по винтовой лестнице. Она не отпускала мои пальцы до самой двери своей квартиры – словно подтверждая, что теперь осознает тот факт, что совершила нечто потенциально разрушительное, непоправимое… и что действительно хотела отпустить меня. Когда она открыла дверь студии, я сразу заметил, что с пола сметены осколки битых стаканов. Как и окурки, пепел и обломки пепельницы.
– Я убрала беспорядок, который устроила, – сказала она, притягивая меня к себе. – Это больше никогда не повторится.
– Все позади, – солгал я.
– Нет, это не так, – сказала она, поглаживая мое лицо. – Это случилось, и мне придется жить с последствиями того, что я натворила, когда высмеивала твою доброту и пыталась причинить тебе боль. Когда…
– Довольно. – Я окутал ее долгим глубоким поцелуем и поймал себя на мысли: впервые не она сказала «хватит», когда разговор зашел слишком далеко.
В следующее мгновение она уже стягивала с меня куртку, свитер, ее руки расстегивали мой ремень. В унисон с ней я расстегивал ее рубашку, мои губы скользили по ее шее, свободная рука поднимала ее юбку. Мы быстро избавились от одежды и упали навзничь на кровать. Она тотчас притянула меня к себе, обхватывая ногами. Шептала мне, чтобы я был как можно нежнее. Позволяя мне проникнуть в нее и задержаться, добравшись до самых глубин. Всякий раз, когда я собирался начать движение вперед и назад, она еще сильнее стискивала меня ногами. Повторяя:
– Не двигайся. Не двигайся. Я тебя не отпускаю.
Но сама она двигалась. Почти неощутимыми толчками вверх, при этом удерживая меня внутри. Эффект был почти галлюцинаторным. Движения самые тягучие, медленные, интенсивные, тогда как наши тела сливались в одно целое, и ее глаза впивались в меня, выражая тоску, влечение, страсть. Нарастающая
