на кофейный столик, за которым она обычно обедала. Наконец я составил список необходимых вещей, включив в него туалетную бумагу, кухонные полотенца, жидкость для мытья посуды, запас кофе, чистящие средства, и вышел из квартиры, заперев за собой дверь. В магазине неподалеку, на рю де Ренн, нашлось все, что я искал.
В пять пополудни, поднимаясь по лестнице С дома 9 по улице Бернара Палисси, я услышал, как на втором этаже женщина – судя по голосу, средних лет – выкрикивает одну и ту же фразу:
– Tu ne peux pas me faire ça… tu ne peux pas me faire ça69.
Я на мгновение задержался возле ее двери, ожидая ответа противоположной стороны. Но ответа не последовало. Лишь тишина. Потом опять:
– Tu ne peux pas me faire ça… tu ne peux pas me faire ça.
И снова тишина.
Я двинулся дальше, ожидая услышать мелодичное приветствие Изабель, каскадом льющееся сверху.
– Привет, – крикнул я, взбираясь по узкой лестнице.
Тишина.
Подойдя к ее квартире, я обнаружил, что дверь открыта. Но Изабель не стояла, как это бывало, на пороге. Она сидела за письменным столом, с сигаретой в зубах, и рукопись, которую я аккуратно собрал, теперь была разбросана, а несколько страниц валялись слева от пишущей машинки. Когда я вошел, Изабель стучала по клавишам. Она даже не взглянула на меня.
– Добрый день, – сказала она, не отрываясь от машинки. – Пожалуйста, положи на стол ключ, который я тебе дала, а потом, пожалуйста, уходи.
– Что? – В голове промелькнуло: она не могла сказать такое, мне послышалось.
– Ключ на стол… и захлопни за собой дверь.
Я шагнул к столу.
– Я не говорила, что ты можешь зайти.
– Я уже зашел.
– Нет, ты не заходишь.
Я остался в дверях. Паренек со Среднего Запада не хотел преступать границы дозволенного.
– Не понимаю.
– В самом деле?
– Я сделал что-то не так?
Она перестала печатать и наконец посмотрела на меня.
– Я думала, ты мой любовник, а не прислуга.
– Так вот в чем дело?
– Как ты посмел решить, что меня следует привести в порядок?
– Привести тебя в порядок? Я просто подумал…
– Она сумасшедшая, совсем свихнулась… и превратилась в отвратительную неряху…
– Ты спала прошлой ночью?
– Теперь ты хочешь сказать, что я еще и уродина?
– Ты спала прошлой ночью?
– Прекрати попытки сменить тему.
– Я просто хотел помочь. Подумал, что ты могла бы…
– Что? Внести в свою расстроенную жизнь немного порядка от американского сраного чистюли?
Она кричала, а я так и стоял на пороге, нагруженный хозяйственными покупками, ослепленный яростью, мне совершенно не понятной. Одно было ясно: темные силы снова овладели ею.
– Насколько все плохо сегодня утром? – спросил я. – С Эмили все в порядке?
Она вскочила из-за стола.
– Ты смеешь намекать, что я снова подвергаю опасности свою дочь!
– Изабель, любовь моя…
– Я не твоя гребаная любовь!
И тут ни с того ни с сего она запустила в меня пепельницей, которую схватила со стола. Сигаретные окурки разлетелись по всей студии. Я отпрыгнул в сторону, когда пепельница ударилась о кухонные полки, сшибая стаканы, круша их вдребезги. Я смотрел на Изабель широко распахнутыми глазами; ее лицо искажали ярость, ненависть. Я бросил сумку. Побежал вниз по лестнице. Толкнул дверь во двор и помчался по его мощеной мостовой. Через узкий проход. На крошечную улочку. Быстрый поворот направо. Я уже собирался выскочить на рю де Ренн, когда передо мной резко затормозило такси, и водитель стал кричать; до меня вдруг дошло, что я чуть не врезался прямо в поток машин. Дорожный полицейский схватил меня за воротник и выдернул обратно на тротуар как раз в тот момент, когда таксист выскочил из своего автомобиля, окликая меня.
Шел непрерывный дождь. Помимо эмоционального сотрясения я еще и промок до нитки. Опустив голову, я поспешил в сторону бульвара Сен-Жермен. И сделал то, чего никогда не делал в Париже. Я прыгнул в такси. Оказавшись внутри, я забился в угол заднего сиденья, дрожа и плача; водитель поглядывал на меня в зеркало заднего вида, смущенный моей тихой истерикой, моими слезами.
Когда мы добрались до отеля, я прошмыгнул мимо Омара, и тот недоуменно посмотрел мне вслед.
– Месье Сэм? – окликнул он.
Я только помотал головой, бросаясь вверх по лестнице. У себя в комнате я скинул бушлат, снял с себя всю одежду, укутался в халат и рухнул на кровать, сжимая подушку вместо женщины, которую должен был обнимать сейчас в постели на другом конце города. Женщины, которая только что набросилась на меня самым внезапным, свирепым образом. Что я сделал, чтобы заслужить все это? Какую границу пересек, осмелившись прибраться в ее квартире? Может, я нарушил ее прайвеси? Неужели ни одно доброе дело в жизни не остается безнаказанным? Виновен ли я в наивности?
Вскоре в дверь постучали.
– Месье Сэм, пожалуйста, позвольте мне войти.
Омар.
Я заставил себя подняться. Открыл дверь. На пороге стоял Омар с подносом.
– Я вас разбудил?
– Если бы.
– Что с вами случилось?
– Ничего плохого. Просто душа болит.
– Это всегда плохо. Я принес вам отвар, чтобы расслабиться. И немного кальвадоса.
– Вы слишком добры ко мне.
– Вы заставили меня поволноваться.
– Со мной все будет в порядке, – солгал я.
Омар вошел и поставил поднос на крошечный столик, который служил мне и письменным.
– Пусть настоится еще пять минут, – сказал он. – Отвар поможет уснуть.
После того как я проснулся в четыре утра и совершил роковую ошибку, осмелившись навести порядок в студии Изабель – поступок, который по причинам, до сих пор мне неведомым, интерпретированный как часть манипуляционной игры, – волна усталости снова обрушилась на меня… так же, как прошлым вечером после мелодрамы с Изабель.
– Вы очень хороший человек, Омар.
– Вы тоже. Не позволяйте никому говорить вам обратное.
Но говорят же, говорят, хотел я возразить… но не сделал этого, потому что жалость к себе была чем-то, что мой отец всегда подавлял… и чего я старательно избегал, поскольку считал бессмысленным и саморазрушительным.
– Мне просто нужно поспать. – Я протянул ему десятифранковую банкноту. Омар вскинул руку.
– Это за счет заведения.
– Но это лично вам, – сказал я.
– Не надо… но спасибо. Позвоните, если вам еще что-нибудь понадобится.
Он оставил меня в покое. Я потягивал кальвадос, наслаждаясь обжигающим яблочным бренди, снимающим тревогу последних часов. Я еще больше успокоил себя сигаретой и мыслью: душевная мука, охватившая Изабель, заставила ее действовать совершенно неосознанно. Или, по крайней мере, мне хотелось в это верить. Точно так же, как другая часть моего
