если открою сейчас рот, то произнесу совсем не то, что нужно.
— Хочу, чтобы так было всегда… ну, или не совсем так.
Хмурюсь, не понимая его. А Боря, опять загадочно улыбаясь, резко встает и подходит к окну. Стоит, смотрит, спина его напрягается, когда Борька упирается ладонями в узкий подоконник.
— Здесь красивые места, Крис… здесь прошло мое детство, — говорит он.
— Расскажи, — прошу я.
— А нечего рассказывать. Потому что я не помню ничего, кроме своих эмоций.
— Расскажи о них.
Боря глубоко вздыхает и, не оборачиваясь, произносит:
— Невинное, беззаботное счастье. Любовь, сука, к близким… дети же все видят иначе и относятся ко всему так же. Искренне. Непосредственно. Честно. И взрослые должны позволить этой детской искренности сохраниться как можно дольше…
Он что, с дозой переборщил?
К чему и зачем Борька это говорит?
Он оборачивается, терзает трогательным взглядом. Впервые вижу у него такой. А еще до меня вдруг доходит, что, не считая полстакана рома с колой, больше ничего лишнего в Борькином организме нет. Глаза какие-то настоящие.
— А твое детство, каким оно было?
Вопрос заставляет вздрогнуть.
— Детдомовским оно было, — бросаю я и делаю большой глоток рома с колой.
Борька вздергивает бровь:
— Серьезно?
— А ты не знал? — фыркаю я. — Батя бухал после смерти мамы. Потом руку поднимать начал, вот меня и забрали. Мне было двенадцать. Шесть незабываемых лет я провела в детдоме.
— А до? Что ты помнишь до?
— Маму, — пожимаю я плечами, — ее тёплые руки, нежный голос… больше ничего. А если и осталось что в сознании — вспоминать не хочу.
— Тяжело тебе было?
— А сам как думаешь?
Борька хмурится, опять смотрит в окно.
— А ты сильная, Крис, — заявляет вдруг он. — Сильней, чем я думал. Умная, красивая…
Да дура я страшная! И в чем моя сила? Где она сейчас?
И ведь молчу, не произношу ничего из этого.
И Борька молчит. Долго. Тупо стоит и смотрит в окно. Мне начинает казаться, что волосы на его голове шевелятся от трудного мыслительного процесса, который явно происходит сейчас под его черепом.
Вот о чем он думает?
А главное — что может подумать этот сукин сын?
Наконец он поворачивается, делает не шаг даже, а полушаг по мне.
— Хочешь, можем завтра погулять в саду? — произнесенное заставляет меня дернуться и насторожиться. Что-то здесь не так. Слишком добрый и ласковый мой бывший пасынок. — А еще я тебе покажу наконец-то весь дом. Наш дом.
— Наш?
— Да, — Борька подходит к кровати, садится. Тянется ко мне и берет за руку. Гладит, блядь, гладит! С такой нежностью и трепетом. В глаза не смотрит и произносит:
— А вообще, знаешь, я тут подумал…
С первых же секунд меня все настораживает: интонация, взгляд, очередное нежное поглаживание моей руки. Сейчас что-то будет, пятой точкой ощущаю.
— Я хочу, чтобы ты родила мне ребенка.
38
Все, что я сейчас съела и выпила, начинает биться о стенки желудка, просясь наружу.
Ни хрена ж себе желание!
Дергаюсь, вырывая свою руку из цепной и до фальшивого нежной Борькиной хватки.
— Ты вообще нормальный? — рявкаю я. — Мы же говорили об этом! Какой нахрен ребенок, больной?
Да, не сдержалась и сейчас вижу, как выражение Борькиных глаз резко меняется. Мне чудится — сейчас он меня ударит.
Но вместо этого он произносит непривычно спокойно:
— Я брошу… даже уже, можно считать, бросил. Несколько дней уже ни-ни. Но все равно пройду курс лечения, очищения там, я уже позвонил знакомому врачу. Завтра поеду к нему.
Хмурюсь, внимательно смотрю ему в лицо:
— Ты с чего вообще захотел, чтобы ребенка родила именно я?
Он смотрит на меня так, словно я спросила какую-то глупость.
— Просто так решил. Просто так хочу — от любимой женщины, — Борька опять берет меня за руку. — Ты, я, наш малыш. Пацан, наследник… ты только представь.
И воображение играет со мной, как назло, я представляю.
Твою же мать!
Что за хрень? Что за идиотизм?
Нет, ему точно нужен врач. И пусть для начала это будет хотя бы нарколог. Не помешает.
— И когда ты это решил? — сцепив зубы, спрашиваю я.
— Думать начал, когда нес тебя без сознания в эту комнату… Нет, вру даже, еще во время прошлого разговора о детях — тогда мысли уже появились, но такие, на грани безумия. Сейчас осознанно все, Крис. И я не шучу, — он наклоняется, — нам нужен ребенок.
Осознанно! Сукин сын говорит, что осознанно. Нет, он все-таки больной.
— Я могу подумать? — спрашиваю я тихо.
— Ты можешь просто смириться. У тебя будет на это время, — Борька усмехается, обнимает меня и шепчет: — А потом мы займёмся оплодотворением. Долго, часто, много. Секс со смыслом, во благо… Это ужасно возбуждает.
Мысленно вою, только представив себе это. Едва убиваю в себе желание пустить в ход кулаки. Очень хочется вмазать ему, расцарапать рожу. Но понимаю — не стоит. Бесполезно. Только хуже сделаю.
Нет, ну сукин же сын, твою мать!
Чувствовала же какой-то подвох, но такого даже представить себе не могла!
Борька продолжает меня обнимать, а потом лезет с поцелуем.
Удивительно, но меня спасает порыв желудка, который все-таки не смог пропустить еду дальше. Характерный звук, когда человека тошнит, заставляет Борьку от меня отстраниться, после отдвинуться. Я мчусь в ванную, сажусь перед толчком. Тошнота на удивление отпускает, но покидать ванную я не спешу. Создаю необходимый шум, часто спускаю воду в унитазе. При этом старательно держу себя в руках. Нельзя скулить и ныть, но очень хочется.
Мне надо подумать. Надо постараться переварить не только еду, но и то, что Борька пожелал. Успокоиться, Крис, главное — успокоиться…
Зря и рано я, видимо, радовалась, переместившись из подвала в комнату.
— Ты как? — приоткрыв дверь, спрашивает Боря.
— Неважно, видимо, переборщила с ромом… — вру я.
— Ничего, бывает. Выходи.
Он захлопывает дверь, а я поднимаюсь с пола. Умываясь у раковины, на несколько секунд задерживаю взгляд на своем отражении в зеркале. Косметика слегка размазалась, и я безжалостно удаляю водой с мылом ее остатки, после чего покидаю ванную.
— Лучше? — даже с беспокойством спрашивает Борька, я киваю. — Завтра, когда я вернусь от врача, погуляем в саду, — говорит он, чем и радует, и удивляет меня одновременно.
А еще он начинает быстро одеваться.
Неужели…
Неужели этот ужасный день, это время, проведённое с Борькой, наконец закончится?
Это-то да. Но теперь начинается нечто новое. И не менее ужасное.
Одевшись, Боря демонстративно поднимает с пола свой телефон и убирает
