Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
Послышались возгласы, выражающие недовольство: ну-у, и это всё и так далее.
— Апа, что вы такое говорите. Это его жена вскружила голову моему мальчику, вертела хвостом перед ним, как последняя блудница, пусть обсидят ее бесстыжие глаза синие мухи. Ты жену свою бей, а не моего сына.
— Замолчи, глупая курица. Не слушай ее, сынок, твоя жена достойно вела себя все эти годы, уж как наш пострелёнок не пытался заморочить ей голову своими ухаживаниями.
— Он же мужчина, а она женщина, должна блюсти себя, детей нарожала, а ума не нажила, — не унималась мать Шалкара, — лучше побей свою беспутную жену.
— Верно, — раздался чей-то одобрительный голос, — ведь есть такая казахская пословица, жена что кошма, не побьешь, запылится.
— Перестань выгораживать своего сына. Жаль, что мой Габит не вернулся с фронта, уж он отходил бы камчой этого греховодника. А ты, сын собаки, вставай, иди домой, несчастный, не позорь своего отца. Расходитесь по домам.
Последние слова старуха, уходя, прокричала любопытным зевакам, заметно прибавившимся в числе.
Все разошлись: старуха со снохой, за которыми поплелся и Шалкар, убрёл в сторону дома Канабек, и остальные, нехотя, покидали место происшествия.
Старая Жамиля-апа ушагала далеко вперед, не дожидаясь снохи и внука. Думы ее были о семье Смагуловых.
Вроде и позавидовать можно старику Толеутаю, хоть и рано схоронил жену, зато оба сына вернулись домой живыми. Внуков полон дом, сноха, просто золото, всё хорошо, так сыновья, по слухам, не ладят между собой. Старший, так и вовсе пропал, говорят, умом тронулся, несчастный. Теперь вот сноха уйти от мужа собралась, не без помощи ее внука, забери его шайтан. О, Алла, жизнь наша состоит из череды страданий и радостей, только почему-то страданий выпадает больше.
Глава 17 Семейный ужин
Канабек вошел во двор своего дома и столкнулся с соседкой, с хитрой улыбкой на широкоскулом лице, поприветствовавшей его. Грудь сдавило от недоброго предчувствия: эту особу, как стервятника к падали, влекло к чужим бедам и неприятностям.
По лицу жены, непроницаемому как непрозрачная вода глубокого омута, непонятно было знает она или нет, о его сегодняшней встрече с Шалкаром.
Вся семья собралась за ужином, дожидались только его. На почетном месте, как и положено восседал самый старший из семейства Смагуловых, Толеутай — ата, ближе к выходу, Жумабике разливала чай, дети сидели, кто где. Место рядом с отцом было свободно, для Канабека.
Канабек вымыл руки и уселся за круглый казахский стол. Обеды и ужины, последнее время, проходили в полном молчании. Говорить за столом полагалось только взрослым, Толеутай-ата с сыном общаться не желал, а с молчаливой от природы, снохой, перекидывался лишь незначительными фразами. Но сегодня вдруг, разговорился, ударился в приятные воспоминания.
— Помните летом, на третий год войны, — он обвел повлажневшими глазами домочадцев, — к нам приехали певцы, пели, танцевали, на домбре играли…
Жумабике и дети постарше оживились, в глазах засверкали отблески воспоминаний, того необычного дня: перед правлением колхоза, прямо на земле сидели все жители аула, от мала до велика, всем хотелось посмотреть на выступление артистов с города.
Это были женщины: казашки, русские, татары. Некоторые из них были одеты в национальные костюмы, яркими пятнами, выделявшиеся на фоне серых одеяний зрителей.
Звучали народные песни на русском, татарском, но большая часть, все же на казахском языке. Жители аула, собравшиеся на концерт, плакали, особенно пожилые.
Плакали они не сколько от песен душевных, лирических, а скорее от того, что на время забыли о проклятой войне и целых два часа жили нормальной, человеческой жизнью. Прощаясь с артистами, вернувшими им, пусть на короткое время, счастье мирной жизни, люди обнимали их, благодарили и снова плакали.
— Может, благодаря им и выдержали мы эту тяжкую жизнь, впроголодь и без отдыха. Да возблагодарит их Всевышний, за их деяния.
— Да, ата, как же красиво они пели, — задумчиво произнесла Жумабикe.
Канабек, собрался было, включиться в беседу, но услышав, следующие слова отца и скрытый в них намек, решил помолчать.
— У меня было два старших брата, и мы жили, как и полагается, у казахов, относились с большим уважением друг к другу, они за меня как за младшего, всегда переживали. Защищали и помогали, никогда от них слова грубого не слышал. Хорошее было время: порядок в семьях был. Помню один случай, тогда он меня рассмешил, а с годами я понял его важность. Самый старший, Мынбай жил, тогда, в Сарысу, потом он снова вернулся в наш родной аул Айыртау. Это было зимой, приехал я к нему помочь с соғымом. Освежевали лошадь, съели положенный в таких случаях қуырдак, и я уехал домой, а свой нож, оказывается, забыл у него. Ничего страшного, просто, примета плохая: поссориться могут, даже очень дружные братья. И вот уже к ночи дело, буран начался, а мой старший брат, на пороге. Приехал за мной следом, чтобы нож вернуть. Вам, наверное, его поступок кажется глупым. Ну, смешно же верить всяким приметам. А дело не в примете, а в уважении, чтобы между братьями, даже повода не было для ссоры, сама мысль об этом была страшна. Вот, дети мои, мелочь скажете, зато жить было не страшно. Теперь мои братья умерли, а я, как будто, осиротел, один, без братской поддержки.
За столом стало тихо, лишь кто-то из детей, неосторожным движением, звякал ложкой о пиалу. Толеутай-ата, отпив глоток чая, продолжил говорить.
— Ах, как жаль, что с нами сейчас нет моего Айнабека. Он говорил мне, что бывал во многих странах. Польша, Франция, Италия, Словакия. Рассказал бы нам сейчас, какие там дома, деревья, лошади и птицы, во что люди одеваются. Что он там видел удивительного, чего у нас нет. Почему бы мне не расспросить его, пока он дома был, теперь уже не спросишь. Оу, Алла…
Амантай, убедившись, что никто из взрослых не намерен высказываться, осторожно обратился к деду.
— Ата, а где сейчас мой отец, куда он делся?
Канабека кольнула неприятная мысль, что еще недавно, таким обращением, Амантай оказывал честь ему. Жумабике тоже нахмурилась, в то самое утро, ненароком, подслушавшая разговор Канабека с отцом, она, теперь, всем сердцем просила небеса уберечь ее мужа от участи братоубийцы.
— О-хо-хо, дитя моё, одному Аллаху ведомо, где он. Может, мучается где-то или его душа обретается в другом мире, да убережет его Всевышний, где бы он ни был.
К нему приковыляла маленькая Куляш, уселась на его колени и пухлой ручонкой стала пытаться дернуть за бородку своего деда. Толеутай-ата светло улыбнулся, отчего
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
