страшно: засыплет тут, как в братской могиле! Катя пересела поближе к выходу. На улице все еще стреляли, но уже с промежутками. И вдруг снова застучало, загрохотало, но Екатерина была уже снаружи и бежала в сторону завода. Теперь, наверно, все равно — что поворачивать назад, что бежать до цели. У тех ворот, из которых она несколько минут назад выскочила из цеха, виднелось множество народа.
«Неужели несчастье, неужели несчастье?» — со страхом думала Катя, подсознательно чувствуя уже, что да! Черная тень самолета недаром закрывала небо над их станками…
— Что случилось, с кем? Да говорите же наконец! — с трудом выговорила Катя, добежав до ворот.
На нее не смотрели, от нее отворачивались, признав в ней подругу Нины Поляковой.
— «Скорая помощь» увезла твою подружку, ногу осколком оторвало, — сказал пожилой рабочий. — Изуродовали девчушку, сволочи! — желчно добавил он, надевая на голову шапку.
— Господи, помоги нам, покарай их, господи! — упав на колени вдруг исступленно заголосила тетя Лиза, ударяя себя в грудь. Одежда ее была вся покрыта известкой, лицо почернело и постарело сразу лет на десять.
— Встань, что ты… встань, не нужно! — закричала Катя и стала тянуть ее за руку.
Тетя Лиза покорно поднялась, поцеловала Катю в волосы.
— Ну что ж, пошли… работать пошли, — оглядывая вокруг себя столпившихся людей, проговорила она.
В цехе бомбой разрушило контору и воздушной волной отбросило в сторону железобетонную лестницу, что вела наверх. Пять станков на участке мастера Вагоновой требовали неотложного ремонта.
Тетя Лиза, позабыв умыть лицо, немедленно пустилась в хлопоты.
Виктор Лунин не появлялся, говорили, что он часа за полтора до тревоги поехал встречать на вокзал какую-то фронтовую делегацию.
— Да, сыграли, называется, свадебку, — говорили сочувственно в цехе, — сколько молодых гибнет… А им бы жить да жить!
На Виктора было жалко смотреть, когда он, не помня себя, примчался в цех. С ним случилась настоящая истерика, как только кто-то показал ему развороченный пол, где подняли Нину. Глядя на него, многие женщины заплакали в голос и запричитали.
Распорядительная тетя Лиза, над которой молоденькие дурехи-станочницы иногда втихомолку подсмеивались, быстро навела порядок и тут: Лунина отправила в медпункт выпить валерьянки, остальным велела разойтись.
— Слезами горю не поможешь, я так разумею. А с Поляковой до госпиталя поехал Данила. Одной тебе, Екатерина, говорю, чтобы без паники…
По дороге с завода Катя встретила Данилу Седова и повела его к себе. Поджидая ее, он давно выхаживал по городку, по-стариковски ссутулившись, с запавшими от горя глазами, зябко поеживаясь в своем ватном пиджаке с мерлушковым воротником, в котором обычно выглядел молодцевато.
Катя напоила его горячим кипятком, принудила съесть несколько картофелин. На все ее вопросы, что с Ниной? — он отвечал односложно, каким-то не своим, погасшим голосом.
— Пока ничего неизвестно, ничего…
В санитарной машине Нина была в полной памяти. Она попросила Седова положить ладонь под щеку. Нестерпимо блестевшими, слегка влажными глазами она смотрела всю дорогу куда-то мимо головы Данилы, не произнося ни слова. Седов искусал себе все губы, чтобы удержаться, не взвыть от боли и отчаяния…
— Приляг, Даня, на диван, усни, — предложила ему Катя, подавая подушку. Он лег, и сон сковал его в единый миг, но не принес облегчения. Душа его не переставала болеть и во сне.
Целый вечер Катю мучили выставленные рядком Нинины туфли у двери: она боялась, что на них взглянет Данила. Полежав немного, она встала и, не зажигая света, на ощупь засунула их под кровать. Страшно было подумать, что они, может быть, никогда не понадобятся Нине!
Нина никому не разрешила навещать себя в госпитале. Ей писали длинные успокоительные письма, она отсылала их не распечатанными.
Катя никак не могла привыкнуть, что с Ниной случилась беда, ей все мерещилось, что вот-вот откроется дверь, и Нина, весело постукивая тоненькими каблучками, войдет в комнату.
«Что же она решила делать, как собирается жить дальше?» — тревожно раздумывала Катя и не переставала ездить в госпиталь.
Спустя несколько дней ей передали из палаты записку.
«Позову, когда самой все будет ясно. Нина».
«Ай да Нинка, я, наверно, плохо знаю ее… Такую записку мог написать человек, который сам все привык решать за себя. Человек с волей», — подумала Катя с невольным чувством восхищения.
После вечерней смены, Катя зашла к Виктору Лунину в комитет комсомола, хотя не была уверена, что застанет его.
Виктор оказался на месте. Голова его лежала на столе, он как будто спал. Катя негромко окликнула его. Лунин вздрогнул, поднял голову и непонимающими глазами уставился на вошедшую.
— Это я, Виктор, — вымолвила Катя, рассматривая его заплаканное лицо.
По виду он не очень обрадовался ее приходу: смотрел исподлобья, очевидно, догадываясь с каким разговором пожаловала к нему подруга его невесты.
Все эти две недели, как случилось несчастье с Ниной, он почти не спал.
Лунин давно приучил себя к мысли, что он «везучий», чего захочет, всегда достигнет, а тут такое невезение… Он жалел себя, жалел, свое молодое счастье. И не понимал, за что наказан. Лучше бы это несчастье стряслось после женитьбы, когда бы он хоть немного успел привыкнуть к Нине, больше привязаться к ней. Да и моральный долг обязывал бы: все-таки жена, а не невеста… А сейчас? Нет, нет, он не подлец, если ему трудно, то каково же ей — Нине — лежать там на больничной койке и сознавать, что отныне она калека?! Да, он предпочитал называть вещи своими именами: женщина без ноги — калека!
Его мучило, доводило чуть ли не до тошноты чувство брезгливости, лишь только он пробовал представить себе Нину без ноги! А что, если это чувство укоренится в нем на всю жизнь? Нина наконец поймет, оскорбится, ведь она же ни в чем не виновата… Вот тогда он действительно испортит ей жизнь. Но как сказать, кому? Отец не в счет: он-то понимает и сам намекнул, что жена без ноги — неполноценная женщина.
Он первый был сегодня у Нины в госпитале, он ехал и внушал себе: «Ты любишь ее, очень любишь, и красивую и некрасивую… Помни, ничем не выдай себя!»
Он готовился увидеть ее в слезах, в отчаянии, смутно надеялся, что слезы его растрогают, пробудят прежнее чувство. Она была удивительно спокойна и сама завела разговор о заводе, о его делах. Он было оживился, стал рассказывать про сделанный доклад на районном активе, но она прервала его.
— Извини, я устала. — И отвернулась к стене.
— Можно прийти к тебе еще раз? Завтра, например…
Она приподнялась, пристально посмотрела на него и, нехорошо
