для тренировки разнообразного звучания голоса.
Отрывки из былин[15].
Не сырой дуб к земле клонится,
Не бумажные листочки расстилаются;
Расстилается сын перед батюшкой;
Он и просит себе благословеньица:
«Ох ты гой еси, родимый, милый батюшка!
Дай ты мне свое благословеньице,
Я поеду в славный, стольный Киев град,
Помолиться чудотворцам киевским,
Заложиться за царя Владимира,
Послужить ему верой-правдою,
Постоять за веру христианскую».
Отвечает старый крестьянин Иван Тимофеевич:
«Я на добрые дела тебе благословенье дам,
А на худые дела благословенья нет.
Поедешь ты путем и дорогою,
Не помысли злом на татарина.
Не убей в чистом поле христианина».
Поклонился Илья Муромец отцу до земли,
Сам он сел на добра коня,
Поехал во чисто поле.
Он и бьет коня по крутым бедрам…
Ретивой его конь осержается,
Прочь от земли отделяется,
Он и скачет выше дерева стоячего,
Чуть пониже облака ходячего.
Первый скок скочил на пятнадцать верст;
В другой скочил, колодезь стал…
В третий скочил — под Чернигов-град.
Под Черниговым стоит сила — сметы нет;
Под Черниговым стоят три царевича,
С каждым силы сорок тысячей…
Тут возговорит Илья Муромец таково слово:
«Не хотелось было батюшку супротивником быть
Еще знать-та его заповедь переступить».
Берет он в руки саблю боевую,
Стал по силушке погуливать:
Где повернется, делал улицы,
Поворотится — часты площади:
Добивается до трех царевичей.
***
Выходили мужички да тут черниговски
Отворяли-то ворота во Чернигов-град,
А и зовут его в Чернигов воеводою.
Говорит-то им Илья да таковы слова: «Ай же мужички да вы черниговски!
Я не йду к вам во Чернигов воеводою.
Укажите мне дорожку прямоезжую,
Прямоезжую да в стольный Киев-град».
Говорили мужички ему черниговски:
«Ты, удаленький дородный добрый молодец…
Прямоезжая дорожка заколодела,
Заколодела дорожка, замуравела.
А й по той ли по дорожке прямоезжею
Да й пехотою никто да не прохаживал,
На добром коне никто да не проезживал.
[Там сидит разбойник] во сыром дубу,
…Соловей-разбойник Одихмантьев сын…
А то свищет Солоной да по-соловьему,
Он кричит злодей-разбойник по-звериному,
От его ли-то от посвисту соловьего,
От его ли-то от покрику звериного,
То все травушки-муравы уплетаются,
Все лазоревы цветочки осыпаются,
Темны лесушки к земле все приклоняются,
А что есть людей, то все мертвы лежат.
Прямоезжею дороженькой пятьсот есть верст,
А окольною дорожкой цела тысяча».
Он пустил добра коня да богатырского,
Он поехал-то дорожкой прямоезжею.
***
А Владимир князь да стольно-киевский…
Наливал он чару зелена вина,
Да не малу он стопу да полтора ведра,
Разводил медами он стоялыми,
Подносил он Соловью-разбойнику.
Соловей-разбойник Одихмантьев сын
Принял чарочку от князя он одной рукой,
Выпил чарочку ту Соловей одним духом,
Засвистал как Соловей тут по-соловьему,
Закричал разбойник по-звериному,
Маковки на теремах покривились,
А окошленки во теремах рассыпались
От его от посвисту соловьего,
А что есть-то людишек, так все мертвы лежат.
А Владимир князь стольно-киевский
Куньей шубонькой он укрывается.
А тут старый казак Илья Муромец
Он скорешенько садился на добра коня,
А и он вез-то Соловья во чисто поле,
И срубал он ему да буйну голову.
Говорил Илья да таковы слова:
«Тебе полно свистать да по-соловьему,
Тебе полно кричать да по-звериному,
Тебе полно слезить да отцов-матерей,
Тебе полно вдовить да жен молодых
И пущать сиротать малых детушек».
***
Тут Владимир стольно-киевский
Он пошел в палаты белокаменны…
Как во ту гридню во столовую.
В палате все да по-небесному:
На небе солнце и в палате солнце,
На небе месяц и в палате месяц,
На небе звезды и в палате звезды,
Как на небе звездочка покатится,
Тут в палате звезда да рассыпается.
Там стоят столы да продольные,
А проложены скамеечки окольные,
Постланы ковры да персидские…
Тут яствушки были по-разуму.
Гуси-лебеди да зажарены,
Серы утушки да принапарены,
А все вина стоят да заморские;
Наедалися да напивалися…
Тексты гекзаметра.
Но между тем, как они совлекали блестящие брони,
С Полидамасом и Гектором юношей полк приближался,
Множеством, храбростью страшный, и более прочих
пылавший
Стену ахеян пробить и огнем истребить корабли их.
Но, приближаясь ко рву, в нерешимости храбрые стали:
Ров перейти им пылавшим, явилася вещая птица,
Свыше летящий орел, рассекающий воинство слева,
Мчащий в когтях обагренного кровью огромного змея:
Жив еще был он, крутился и брани еще не оставил;
Взвившись назад, своего похитителя около выи
В грудь уязвил; и растерзанный болью, на землю добычу,
Змея, отбросил орел, уронил посреди ополченья;
Сам же, крикнувши звучно, понесся по веянью ветра.
Трои сыны ужаснулись, увидевши пестрого змея,
В прахе меж ними лежащего, грозное знаменье Зевса.
***
Гектор могучей рукой за корму корабля ухватился;
Легкий, прекрасный корабль сей отважного Протезилая
В Трою принес, но в отечество вновь не повез ратоводца:
Окрест сего корабля и ахейцы смесясь и трояне,
В свалке ужасной сражалися врукопашь; боле не ждали
Издали стрел поражающих, или метательных копий:
Друг против друга стоящие, равным горящие духом,
Бились секирами тяжкими, взад и вперед с лезвиями,
Бились мечами и копьями, острыми сверху и снизу.
Множество пышных ножей, с рукоятками черными наземь
Падало окрест, летя то из рук, то с рамен ратоборцев,
Яростно бившихся; черною кровью земля залилася.
Гектор, корабль захватив, пред кормою стоял неотступен;
Хвост кормовой он руками держал и кричал к ополченьям:
«Светочей, светочей дайте! и с криком сомкнувшися гряньте!
День, награждающий все, даровал нам Зевес, присудил нам
Взять корабли, что, под Трою приплыв против воли
бессмертных,
Столько нам бед сотворили по робости старцев советных».
Рек, — и они на данаев ударили с большим свирепством.
***
Гера вошла в почивальню, которую сын ей любезный
Создал Гефест. К вереям примыкались к ней плотные двери
Тайным запором, никем от бессмертных еще не отверстым.
В оную Гера вступив, затворила блестящие створы,
Там амврозической влагой она до малейшего праха
С тела прелестного смыв, умастилася маслом чистейшим,
Сладким, небесным, изящнейшим всех у нее благовоний:
Чуть сотрясали его в медностенном Крониона доме,
Вдруг до земли и до неба божественный дух разливался.
Им умастивши прекрасное тело, власы расчесала,
Хитро сплела и сложила, и волны блистательных кудрей,
Пышных, небеснодушистых, с бессмертной главы ниспустила,
Тою душистой оделася ризой, какую Афина,
Ей соткав, изукрасила множеством дивных узоров;
Ризу златыми застежками выше грудей застегнула.
Стан опоясала поясом, тьмою бахром окруженным.
В уши прекрасные серьги с тройными подвесями вдела,
Ярко игравшие; прелесть кругом от богини блистала.
Легким покровом главу осенила державная
