Ольга Вербовая
Сказка об изгнанном царевиче
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Было у него три сына: Фёдор-царевич, Василий-царевич и Иван-царевич. Состарился царь, чует, не за горами и смерть. Стал он думу думать: которому из сыновей престол отдать? Все трое в один день на свет народились, ни старшего средь них, ни младшего. В конце концов, надумал, позвал царевичей да и говорит им речь такую:
— Сыновья мои милые, стар я стал, видать, помру скоро. Пришло время кому-то из вас корону отдать. Да только желаю я, чтобы царём самый достойный сделался, чтобы смел был да умён. Задумал я войной на соседа идти, чтобы земель наших поприбавилось. Да только, видать, уже не успею. Который из вас скажет, как станет рать собирать да стольный град вражеский занимать, тому и быть царём.
— Что же тут долго думать, государь-батюшка? — ответствовал Фёдор-царевич. — Собрать войско, сказать: мол, во славу земли нашей на соседа пойдём, победим его да воротимся с добычей богатою, да прибудет земель в нашем царстве-государстве, да прославится земля наша! А коли вражина в граде стольном за стенами крепостными укроется, воины-то наши их тараном-то и протаранят, камня на камне не оставят. Благо, силушкой богатырской Бог не обидел!
— Силушка богатырская — это хорошо, — ответствовал Василий-царевич. — Только в таких делах умом-то надобно. Будь я царём, повелел бы глашатаю весточку разнести, будто враг-супостат войной на нашу землю идти желает, дабы молодцев наших погубить, баб да деток в рабство обратить. Услыхав такое, воины-богатыри наши с охотою на врага пойдут. А град стольный я бы измором взял. Будет люду вражескому кушать нечего — так и сдадут его без боя.
— Ах, Фёдор, Бог тебя и впрямь силой да доблестью не обидел! А ты, Василий, умом да разумом силён. А ты, Иван, что сделал бы, кабы царём был?
— Кабы я был царём, государь-батюшка, — молвил Иван-царевич, — не стал бы на соседа войной идти. Кабы сосед на землю нашу пошёл с ратью своей, бился бы, не щадя живота своего. А ради славы чужие земли разграблять, добрых молодцев губить да баб с детками вдовами да сиротами оставлять — дурное это дело!
Услыхал царь речи такие, разгневался:
— Стало быть, нет тебе никакого дела до земли родной! Не желаешь ты, чтобы славилась отчизна наша, а враг перед нашей мощью трепетал!
А Фёдор-царевич да Василий-царевич батюшке поддакивают:
— А ещё труслив ты, словно заяц! Небось, бежал бы от врага, ажно пятки бы сверкали!
— И умом тебя Бог обделил — знать не знаешь, как стольный град соседа занять. Вот и прикрываешься вдовами да сиротами, дабы глупость свою от люда честного запрятать.
— А вам, братцы, лишь бы воевать да драться! — ответствовал Иван-царевич. — Нет бы что полезное сделать, чтобы людям на радость!
— Довольно! — вскричал царь. — Не желаю и далее слушать речей твоих дерзких! Ступай прочь с глаз моих и не возвращайся! Не сын ты мне более!
Бледнее полотна сделался Иван-царевич. Ни слова не промолвив в ответ и даже не взглянув ни на кого, вышел прочь.
Собрал он узелок да зашёл к старой нянюшке попрощаться. Увидала нянюшка, что Иван-царевич сам не свой, да руками так и всплеснула:
— Ох, Ванюшка, что с тобою стряслось? Аль беда лихая так спешно прочь гонит?
— И вправду, беда, — молвил Иван. — Осерчал на меня государь-батюшка, прочь гонит, говорит, не родной я ему нынче. А всё оттого, что перечить ему осмелился.
Поведал он старой нянюшке, как царь-батюшка войну с соседом затеял, да не защиты ради, а славы для.
— Вот и не ведаю я, что делать. Пробраться бы к ним, к соседям нашим да про задумку батюшкину поведать. Да как батюшку-то родного предать? И молодцев-то наших жаль — ни за грош ведь пропадут. Братья тоже неведомо, уцелеют али нет. А коли промолчу — их люду падёт не меряно. Тоже ведь жаль — не виноватые они! Увидать бы мне, как оно всё обернётся-то, да только грядущее от нас, простых смертных, сокрыто, не узнать, покуда не сбудется.
— Отчего же не узнать, — отвечала нянюшка. — Есть у меня сестрица родная, сама Баба Яга, колдовать мастерица. Живёт в лесу тёмном, дремучем, в избушке на курьих ножках. Есть у неё блюдечко волшебное. Чего ни попросишь — всё расскажет да покажет, коли яблочко покатать по нему да слова промолвить волшебные. Коли сходишь к ней, авось пособит в беде.
— Дело говоришь, нянюшка, — промолвил Иван-царевич. — Наведаюсь-ка я к Бабе Яге, авось и вправду что дельное подскажет.
Недолго думая, вскочил Иван-царевич на коня доброго да в лес поскакал. Долго скакал он, прежде чем показалась избушка на курьих ножках. Слез он с коня, хотел было уже в дверь постучаться, да увидал вдруг, как пасётся неподалёку конь брата его — Василия-царевича.
«Что же делает здесь братец мой? — удивился Иван-царевич. — Никак, соврал он батюшке, будто войны желает. Сызмальства ведь ловким был, знал, кому что говорить надобно».
А вскоре услыхал он из-за дверей дубовых голос самого Василия-царевича:
— Мне бы, бабушка, отравы хорошей! Батюшка-то наш вскоре помрёт да одному из нас царство-государство оставит. На Ивана он осерчал, прочь из царства гонит. А Фёдора за смелого почитает, того гляди, царём заместо меня сделает. Фёдор-то он, хоть и смелый, да умом Бог обделил! Кабы он прежде батюшки помер! Уж пособи мне, бабушка, злата-серебра для тебя не пожалею.
Ушам своим не поверил Иван-царевич.
«Эх, Василий! — подумал невесело. — Сызмальства был хитроумным, да не думал я, чтобы родного брата готов был со свету сжить».
А Баба Яга тем временем отвечала:
— Благодарствую, Василий-царевич, что проведал меня, старую. Да только чтобы зелье ядовитое сварить, надобно мне трав собрать с наговорами. Приезжай ко мне опосля, тогда и получишь что просишь.
Услыхал Иван-царевич речи такие, едва не задохнулся от гнева. Хотел было ворваться в избушку на курьих ножках да задать взбучку братцу коварному да и Бабе Яге в придачу, как вдруг подошла к нему лисица, рыжая, словно огонь, с хвостом пышным, будто платок пуховый, да и заговорила с ним голосом человеческим.
— Не спеши, Иван-царевич, лучше спрячься за дубом широким, пущай не знает братец твой о том, что ты всё видал да всё слыхал.
— Ну, а коли он Фёдора-то отравою со свету сживёт?
— Не сживёт, — отвечала лисица. — Я, чай, Бабу Ягу сызмальства знаю, не варит она