В столь теплой обстановке, которую постоянно подчеркивал генерал де Голль, на повестке дня стояли совсем не простые вопросы. В первую очередь, как всегда, Германия, но также европейская безопасность и разоружение.
В этих переговорах Германия оставалась вечным яблоком раздора. Хрущев настаивает на стабильности положения новой Германии; восточногерманская республика, говорит он, «создана на века». Затем спрашивает своего собеседника, который, по его убеждению, говорит он, «не хочет, чтобы воссоединенная Германия однажды взялась за старое»: «Почему бы вам не признать Республику Панков [т. е. ГДР; Панков – район Берлина. – Примеч. пер.]?»
В ответ собеседнику, столь красноречиво рассуждающему о немецкой опасности и «немецком реваншизме» (по мнению де Голля, СССР использовал данные темы для оправдания раздела Германии), генерал напоминает, что в 1944 г. именно он предложил Сталину такую организацию побежденного Рейха, которая навсегда исключила бы всякую опасность «реваншизма». Сталин отверг это предложение и решил, пишет генерал, «напрямую и щедро обслужить себя сам, оторвав от тела Германии Пруссию и Саксонию, силой установив там покорный себе режим и оставив остальное в подчинении Запада»90. И не игнорировал ли Хрущев позицию, выражаемую генералом де Голлем с марта 1959 г. по определяющему вопросу воссоединения Германии, которое «представляется нам естественным путем развития немецкого народа»?91
Напрасно Хрущев приводит довод, что, если мирный договор не будет заключен с обеими республиками, то есть восточную республику не признают, у него не останется иного выхода, как подписать мирный договор с ГДР в одностороннем порядке. Миру грозит столько опасностей, заявляет он, если Москва не будет услышана.
Генерал де Голль невозмутимо отвечает, что угрозы производят на него мало впечатления, поскольку, «какой бы договор Москва ни подписала с Панковом, он будет лишь клочком бумаги, состряпанным коммунистами и касающимся только их самих».
Если же говорить об угрозе войны, это – напрасные слова, поскольку задачей является организация мира, и кому, как не тому, кто, придя на смену Сталину, проводил идею мирного сосуществования, участвовать в ее обсуждении. Затем генерал де Голль нападает на Хрущева в свою очередь: «Вы повсюду говорите о мирном сосуществовании, в вашей стране Вы задним числом осуждаете Сталина, три месяца назад Вы были гостем Эйзенхауэра, сегодня Вы – мой гость. Если Вы не хотите войны, не вставайте на ее тропу».
Спокойствие генерала де Голля помогло перевести дебаты на менее опасную почву, что, впрочем, казалось, вполне устраивало и Хрущева.
Для генерала ключ от мира и свободы всех народов – в Европе, сознающей свою роль и значимость. И он заявляет Хрущеву: «Мы хотим Европу от Атлантики до Урала, отношения, связи и климат, которые прежде всего будут способствовать сглаживанию остроты проблем Германии, включая и Берлинский вопрос, затем приведут Федеративную Республику и вашу Восточную Республику к сближению и объединению и, наконец, урегулируют и организуют эту немецкую систему в рамках Европы мира и прогресса»92.
Концепция генерала де Голля в силу того, что в центре его европейского проекта стояло примирение Германии, не могла удовлетворить Хрущева, который горячо защищал в марте 1960 г., а затем в письме де Голлю от 12 сентября 1960 г. идею европейского сотрудничества, основанную на европейской солидарности, которая приведет к сближению двух Европ в их существующей на тот момент конфигурации, а в перспективе – позволит Европе самой определять свой путь и обеспечивать свою безопасность, исключая тем самым Соединенные Штаты. Итак, за любезными речами, произнесенными по европейскому вопросу, не могло укрыться, что два взгляда, французский и советский, находят камень преткновения в германской проблеме.
Обсуждение вопросов разоружения оказывается для Хрущева еще менее обнадеживающим, даже несмотря на то, что в этом пункте французская позиция в той же мере, что и советская, противоречит американской.
Приняв во внимание стратегическое равенство, установившееся между Вашингтоном и Москвой в конце 1950-х гг., генерал де Голль делает совершенно определенный вывод: «Мой проект состоит в том, чтобы вывести Францию не из Североатлантического договора, членство в котором я намереваюсь сохранить в качестве предосторожности на крайний случай, а из объединенных сил НАТО под американским командованием, чтобы установить с каждым из государств Восточного блока, и прежде всего с Россией, связи, имеющие своей целью разрядку, согласие, сотрудничество… наконец, чтобы превратить Францию в ядерную державу, на которую никто не сможет напасть, не опасаясь потерпеть ужасающие потери».
Де Голль уже начал реализовывать свои цели, выведя французский средиземноморский флот из-под командования НАТО, а затем заявив о своем желании снабдить Францию ядерным оружием. США косо смотрели на эту стратегическую эмансипацию одного из своих союзников, Москва же ее одобряла. В данном пункте позиции Парижа и Москвы расходятся. Москва выступает за сокращение обычных вооружений, в то время как генерал де Голль излагает следующую точку зрения: «Мы можем согласиться на прекращение производства расщепляющихся материалов, только если нам гарантируют уничтожение уже существующих их запасов. Если этого не произойдет, мы не примем на себя никаких обязательств, поскольку мы хотим располагать ядерным оружием, коль скоро им располагают другие». К тому же генерал считает, что этот процесс должен быть постепенным и находиться под строгим военным контролем, с каковым не соглашается советская сторона, выдвигая аргумент, что доверие, установившееся благодаря мерам по разоружению, приведет к естественному контролю. В конечном счете, как и в случае с Германией, расхождения очевидны, но конференция на высшем уровне могла бы стать возможностью для возвращения к дискуссии по этому вопросу. Потому по возвращении из поездки, где ему оказали исключительно теплый и торжественный прием, Хрущев готовится к следующему этапу. По возвращении в Москву он с удовлетворением расскажет об этом, упомянув беседы в Рамбуйе, встречи в провинции и прогресс, достигнутый на пути к установлению взаимного доверия. Его душевный тон понятен. Визит был долгим, около 10 дней, с разнообразной программой, проникнутой торжественностью официального визита главы государства. В ней не хватало только посещения нефтяных установок Хасси-Мессауда, предложенного генералом де Голлем, но отвергнутого. Объяснение этому будет дано одним из сотрудников Хрущева, ставшего затем послом в Париже. Он уверял, что Хрущев якобы хотел взамен за такой визит, который укрепил бы французские позиции в Сахаре, получить признание Францией ГДР. Другое объяснение связано с будто бы возражениями против этой идеи Коммунистической партии Франции, которую присутствие Хрущева в Сахаре (проблема жителей Западной Сахары служила в тот момент одной из тем пропаганды КПФ) поставило бы в затруднительное положение93.
