– Клянись же! Клянись перед Господом Богом!
– Клянусь! – вскрикнула она.
– Клянись и мне, и Господу!
– Клянусь тебе, отец, клянусь тебе, Господи Иисусе, никогда больше не связываться с нечестивым ведовством…
Лишь после этого отец отпустил ее, оставил спокойно глядеть в огонь, а сам вынес из дома все пожитки матери, одежду, башмаки, гребенки, даже одеяла, на которых она спала – словом, все, что ни принадлежало матери лично – и тоже сжег.
Но для Абиты дело на том не кончилось, нет. С тех пор отец каждый день заставлял и ее, и братьев молиться – бывало, не один час кряду, смотря, сколько выпил и сколь мрачно его расположение духа, молиться о том, чтоб Господь вычеркнул их имена из книги Дьявола, а им чтоб ниспослал сил держать руки подальше от знахарства да ведовства.
А вот волосяного ожерелья он так и не нашел. Ожерелье Абита убрала в старый кожаный кошелек и спрятала как можно дальше. Однако все его разговоры о демонах и бесконечные молитвы свое дело сделали: развязать кошелька Абита с тех пор не осмеливалась.
Подняв веки, Абита снова увидела вокруг стены домика.
«Дьявол у порога», – напомнила она самой себе, подошла к кровати, вытащила сумку, расстегнула ее, достала материнский кошелек, смерила его долгим взглядом.
Слово, данное отцу и Господу, она держала – по крайней мере, до тех пор, пока не перебралась сюда, в Новый Свет. А после… После они с Эдвардом нередко нуждались то в целебных травах, то в малой толике везения. Давно не ребенок, Абита прекрасно понимала разницу между притираниями и амулетами, между чарами и прозрениями. В конце концов, разве те же молитвы – не просьбы о ниспослании удачи? Однако, обремененным требованиями Уоллеса, жилось им совсем не сладко – легко ли тут отказаться от возможности обменять пару амулетов, безобидное предсказание, или, скажем, заклятье, на вещи, без которых в хозяйстве никак не обойтись? Особенно если Лондон, чума, отец – вся прежняя жизнь кажется давним, полузабытым сном…
С этими мыслями Абита развязала кошелек.
«Неужели мое имя вправду записано в книге Дьявола? – подумала она, оглянувшись на входную дверь. – Неужто отец был прав? Неужто Сатана все это время дожидался меня – ждал, чтобы я, связавшись с ведовством, отперла ему дверь? Ждал, чтобы я кошелек этот развязала?»
Абита встряхнула поднятый кошелек. Цепочка колечек, свитых из рыжих волос, выскользнула на кровать.
Тут-то она и услышала слова матери.
– Будь мужественна, Абита. Слушайся своего сердца. Учись верить в себя.
«А что говорит мое сердце? – подумала Абита, не сводя глаз с булавки в виде маленькой медной змейки. – Мне страшно».
Но этим дело не ограничивалось. Кто-кто, а уж она-то знала наверняка: женщина благочестивая, добрая христианка, стать пешкой в руках Дьявола мать не могла.
«Нет, нет, мать жила в мире с собой, с природой и с Господом, как ни одна живая душа на свете. И никакого зла никому никогда не чинила, а умерла от чумы вместе с тысячами других лондонцев, вот и все. Скажи на милость, отец: все эти люди, пораженные хворью, тоже были пешками Дьявола? Нет, отец, по-моему, нет. По-моему, нет».
От двери донесся скрип.
Абита вздрогнула.
«Но эта тварь там, снаружи – какой-то дьявол или демон, это уж точно».
Рассказы матери о своенравных духах, демонах, при всякой возможности донимающих добрых людей, она помнила превосходно. А еще помнила пару перенятых от матери хитростей, избавляющих от подобной напасти.
«Соль и зола, – подумала она, однако то были лишь простенькие народные чары, а между тем Абите помнилось, что одной только золой да солью заклинание, настоящее заклинание, не ограничивалось. – Да-да, я его видела. Видела в книге рецептов. Ах, если б она была под рукой!»
Абита напрягла память, припоминая подробности. Как же там? Вертится в голове, да только не ухватить…
Тогда она снова перевела взгляд на волосяное ожерелье. Мать пользовалась им, нуждаясь в помощи праматерей.
Рука повисла, задержалась над ожерельем.
– Помоги, мать. Без тебя не обойтись.
С этими словами Абита нежно коснулась волосяных колечек, и в тот же миг на сердце сделалось легче, а аромат лаванды с полынью разбудил, подхлестнул память.
Положив мушкет и Библию на стол, Абита схватила самую большую сковороду, поставила ее рядом с Библией, а после поспешно достала из буфета мешочек с солью и нож. Соли осталось всего ничего, однако она, зачерпнув из мешочка две полных горсти, высыпала соль в сковороду, ножом отхватила пучок волос у виска, трижды плюнула на него и тоже бросила в сковороду. Что дальше? Вырвав из Библии с пяток страниц, Абита поднесла их к губам, прочла молитву, изорвала страницы на ленточки, смяла, бросила поверх соли с пучком волос, снова взялась за нож, однако замешкалась, призадумалась. Настала очередь еще одного, последнего ингредиента.
Абита подняла кверху палец.
«Кровь. Моя кровь. Отчего в самом действенном колдовстве без крови не обойтись?»
Кольнув ножом палец, она уронила на слова Господа две капельки крови, расплывшихся по бумаге малиново-алыми кляксами, и отнесла сковороду к очагу. Растопленный с утра, очаг успел прогореть, но пара тлеющих углей в нем еще оставалась. Раздув огонь, Абита сунула сковороду в самый жар и принялась снова и снова повторять незатейливую молитву, а как только пламя прогорело, высыпала обуглившуюся смесь в ушат с золой и хорошенько перемешала.
От поднявшейся пыли запершило в горле. Закашлявшись, Абита снова услышала гневные разглагольствования отца, почувствовала затылком его обжигающий взгляд.
– Нет, – прошептала она. – Нет! Больше я тебя слушать не стану. Плевать, отец, что я там тебе обещала: у меня сам Дьявол под дверью!
Услышав топот, Абита вздрогнула, вскочила на ноги, сердце в ее груди забилось пойманной птицей.
«Что это?»
Однако ответ ей был известен.
Шум – мягкий, глухой стук копыт оземь – приближался.
Подхватив ушат, Абита метнулась к двери, насыпала вдоль порога дорожку из соли с золой, а после подбежала к единственному оконцу, закрыла и заперла на задвижку прочные дощатые ставни, тонкой струйкой высыпала горстку смеси на подоконник, вновь повернулась к дверям и замерла в ожидании. Казалось, прижатый к груди мушкет вот-вот выпадет из трясущихся рук.
– Поди прочь, Косиног, – прошептала она. – Сгинь, сгинь, пропади.
Топот копыт обогнул домик сзади. В щелях между досками ставней мелькнула тень. Вскоре копыта вновь застучали невдалеке от крыльца, и топот утих.
– Хелло, – раздалось снаружи. – Абита, ты дома?
«Человек! Кто-то из деревенских! Ох, слава Богу!»
Бросившись к выходу, Абита прислонила мушкет к стене, отодвинула тяжелый засов и рывком распахнула дверь.
