смены. А у вас не так. Я видела это в четверг, после похода. Вы друг друга любите. И даже рискну предположить, что с того самого момента, как друг друга впервые увидели. Так что, Максим, не будь идиотом, подобно Онегину, не разглядевшему из-за своих комплексов свою настоящую любовь.
Я молчу, морщусь. Не верю. Уж извините. Тут больше доверюсь Есенину, который говаривал, что нужно обязательно хоть раз в жизни полюбить, иначе вы так и будете думать, что это прекрасно.
— Откуда? — медленно снимаю очки, тщательно начав протирать линзы кончиком рубашки. — Откуда у Вас такая уверенность? Неужели этому тоже учат в медицинских институтах? Если так, выходит, я собираюсь получать не совсем правильное образование…
— А ты поработай с мое в городской больнице, можешь смело заочно получать диплом профессионального психотерапевта, — одними губами засмеялась Виола.
— Да даже если я действительно испытываю к ней чувства, что с того? — встаю с кушетки и, остановившись у окна, незаметно делаю тягу из электронки, выдохнув аккуратно дым через ноздри.
— В смысле «что с того»? — удивляется Виола. — Ты меня, Максим, не пугай, мне, знаешь ли, и своей дури по жизни хватает.
— Да не собирался я никого пугать, — шиплю, не оборачиваясь. — Тут дело в том, что даже если отбросить мои личные какие-то заморочки, то мы все равно не сможем быть вместе. Никак. Совсем. И никто тут не виноват — ни я, ни она. Обстоятельства так вот сложились… Это все долго объяснять. Лучше уж совсем никак. И это мое решение, которое…
Как она оказалась со мной чуть ли не лицом к лицу, я даже и не совсем понял.
— Ты, — говорит с холодным спокойствием. — Даже не идиот. А самый, оказывается, настоящий трус и дешевка. Потому что нет в мире большей подлости, чем не попытаться сделать счастливой любимую женщину. И если ты хочешь, чтобы я когда-нибудь тебя впоследствии снова зауважала, постарайся сделать так, чтобы я этот эпизод забыла, понял?
Так же резко отстраняется, подходит к столу, и, мотнув головой, делает большой глоток из фляжки.
Такое чувство, что я ей только что нанес прямо-таки личное оскорбление.
— Виола, — говорю. — А Вам не приходило в голову, что я как раз и хочу сделать так, чтобы она была счастлива?
— Нет! — рубит та. — Потому что ты сейчас не ее пытаешься счастливой сделать, а себя, несчастненького, жалеешь! Это ведь легче всего — в благородную позу встать и жалеть себя, бедного, до изнеможения. Веди себя достойно и не изображай мне тут страданий молодого Вертера. Тебя девка любит? Сам знаешь — любит! И ты ее любишь, что ты тоже прекрасно знаешь! И все, что сейчас от тебя, дурака, требуется, это придумать, как сделать так, чтобы ей было с тобой хорошо, даже если у тебя, извиняюсь, проблемы начнутся чуть ниже пояса.
— Да с этим-то как раз у меня все нормально, — стремительно краснею я. — Это тут вообще не при чем, даже на сотую долю…
— Да уж куда уж, — смотрит издевательски Виола. — Конечно не при чем. А вот ты очень даже при чем. Потому как ты не за нее, а за себя в первую очередь переживаешь… пионер. Знаешь, в жизни есть три варианта — быть счастливым, стать счастливым или сдаться. И то, что ты отвергаешь того, кого любишь — не великое самопожертвование, ты просто хочешь быть несчастным. Но то, что ты несчастен, не делает тебя лучше других, это просто делает тебя несчастным. И это будет уже не «сложившимися обстоятельствами», а твоим личным решением, твоим личным поражением и твоей личной трусостью.
Мдэ… Так… как бы это сказать-то поточнее… безжалостно, что ли, я об этом никогда не думал. Беда-бедовая.
— Неприятно… — пробормотал я, чувствуя себя маленьким нашкодившим мальчишкой, которого сейчас пару раз хлестанули ремнем по жопе и поставили в угол. Непривычно, оказывается, когда тебя мордой по столу возят. И, блин, что самое обидное — вполне по делу.
— Это хорошо, значит начал головой думать, а не задницей, — подначила Виола. — Я тебе уже, помнится, говорила, что я когда-то знала человека, который был почти что как ты. И я не хочу, чтобы ты повторил его путь. Так что эту дурь я из тебя буду выбивать любыми способами.
— Зачем Вам это? — недоуменно смотрю я на медсестру. — Я же ведь… Виола, Вы каждую смену знакомитесь с десятками пионеров. И я не думаю, что в каждой смене Вы находите любимчика, которого начинаете опекать. Зачем Вы со мной так возитесь, откровенничаете, думать заставляете, время свое на меня убиваете? Я же не мальчик, догадываюсь, что оно для Вас тоже чего-то, да стоит.
— А для чего, — ухмыляется. — Ты думаешь, волки волчат натаскивают? Для того, что ли, чтоб они им в старости жратву в логово таскали? Так не смеши, это противно самой волчьей природе. Это просто инстинкт, пионер.
— Ну, вообще, в волчьей стае у касты переярков есть обязанности приносить еду пожилым особям, которые не могут выходить на охоту, так что…
— Максим, не умничай, — фыркает медсестра, но все же по лицу заскользила тень улыбки. — Тебе говорили, что ты зануда?
— Сбился со счету сколько раз, — в очередной раз признался я.
В образовавшейся тишине Виола неожиданно подмигивает мне так, что я не выдерживаю, и мы оба хохочем. Настолько, насколько позволяют легкие. Я чувствую небывалую легкость. Все правильно. Все так, как и должно быть. И теперь мне все кристально ясно. Я идиот, что так поступил. Что готов был сдаться. Я все исправлю. Сейчас.
— Ну так что? — спрашивает, отсмеявшись, Виола. — Каков твой дальнейший план действий?
— Я пойду к Алисе, — улыбаюсь я, как безумный. — И скажу ей, что чувствую на самом деле. Буду вымаливать прощения любыми доступными способами. И больше никогда не допущу того, чтобы из-за меня она пролила хотя бы слезинку.
— Вот это правильно, — одобрила мою затею медсестра. Хмыкнув, кивает в сторону фляги. — Что, бахнешь для храбрости?
— Мне уже не нужно, — мотнул головой я. — Спасибо Вам большое. За все.
— Ой, да перестань, — махнула рукой Виола. — Я просто тебе сказала то, что должна была. Тем более… — ее прервал заигравший к ужину горн. — Тем более пора в столовую. Так что давай, подкрепляй силы и чтоб вечером уже с Двачевской обжимался где-нибудь в районе пристани!
— Будет сделано! — отсалютовал я и, счастливый, выскочил из медпункта, на ходу натягивая дождевик.
На улице меня встретил все тот же промозглый ветер с дождем, неистово пытающийся прорваться сквозь полиэтилен на тонкую пионерскую рубашку. Хорошо,
