По крайней мере один из моих ответов, по поводу самогодорогого детского воспоминания, является чистой воды враньем.
Закончив, мы какое-то время лежим в тишине. Потом Люкговорит:
— Здорово.
Он по-прежнему смотрит в небо, но я знаю, что он улыбается.
— Да, — шепчу я, чувствуя себя на седьмом небе.
— Кажется, что мы уже давно знаем друг друга, да? —спрашивает он.
— Ага, — бормочу я, крепче прижимаясь к его теплому плечу.
— Хочешь выслушать мою версию? — спрашивает Люк, осторожноповорачиваясь на бок, чтобы посмотреть мне в лицо. Глаза у него хитрые, словноон собирается сообщить мне какую-то страшную тайну.
— Да, — отвечаю. Я все еще лежу на спине, но теперь смотрюне на небо, а на Люка.
— Реинкарнация!
— Реинкарнация?
—Да. Ты ведь знаешь, что это такое?
— Конечно, знаю. Я не дура. Просто не понимаю, какое этоимеет отношение к нам.
— Согласно моей теории, мы с тобой были женаты в прошлойжизни. Возможно, я был великим королем, а ты моей королевой, а потом насрастерзала озверевшая толпа.
— Чем же мы так насолили этой толпе, что она озверела ирешила нас растерзать? — подкалываю я.
Люк смеется и продолжает:
— Ладно, забудь. Может быть, мы были простыми скромнымилюдьми, которые когда-то жили где-то. Неважно где, главное — в ином месте.
— И в иновременье.
— Такого слова нет! — смеется он, слегка смутившись.
— Я знаю. Только что придумала. Мы были женаты виновременье. Давай дальше.
— Ладно, как скажешь. Мы были женаты в иновременье. В любомслучае мы умерли — неважно от чего, скажем, от каких-то естественных причин. Нопоскольку мы жили в любви, наши души, переселившись в другие тела, продолжилиискать друг друга.
— Ты индуист или типа того? — спрашиваю я, стараясь необращать внимания на холодок под ложечкой. Ничего не скажешь, красивая теория.
— Нет, я из католической семьи. Но в прошлой школе я ходилна уроки религии, и там нас знакомили с разными учениями. Идея реинкарнации мнеочень понравилась.
— Но если ты католик, разве тебе не положено верить в ад,рай и тому подобное?
— Я имел в виду, что был католиком.
— Значит, никакого рая? — не унимаюсь я.
— Как можно судить об этом, пока не испытаешь на себе? —вопросом на вопрос отвечает он. — И рай, и реинкарнация — это лишь различныеспособы успокоить себя насчет того, что будет с нашими душами после смерти. Янадеюсь, что хотя бы одна из этих теорий верна. Не хотелось бы банальнопревратиться в пищу для червей.
— Знаешь, я вообще не люблю думать о смерти, — честноотвечаю я. На миг перед глазами у меня снова встает Страшное воспоминание.
Несколько минут мы оба молчим, а потом Люк говорит:
—Я так понял, ты решила отложить разговор о смерти покрайней мере до третьего свидания?
Мы весело смеемся, и Люк снова перекатывается на спину.
Я хочу слегка разрядить обстановку, поэтому спрашиваю:
— А как нас звали?
— Звали? — растерянно переспрашивает Люк.
— Ну да. В иновременье. Когда мы были без ума друг от друга,женаты и все такое?
— «И все такое»! Когда ты так говоришь, все это кажетсяужасной пошлостью. — Люк отворачивается, и мне кажется, что он покраснел доушей.
— Нет, что ты! — поспешно возражаю я. — Мне это нравится! Нестесняйся. — Он снова смотрит на меня, и несколько секунд мы не отводим глаз.Потом я начинаю тараторить без умолку: — Возможно, меня звали Элоиз. ИлиЭлизабет. Нет, придумала! Я была Кэролайн.
— Хорошее имя, — отвечает он, включаясь в игру. — А я былБэнджамином!
— Или Уильямом, — предлагаю я.
— Точно, здорово. Я был Уильямом. И работал каменщиком.
— Ну конечно! А я сидела дома, вела хозяйство и воспитываланаших троих детей: Эльзу, Матильду и...
— И малыша Рэкса, которого мы назвали в честь нашегодомашнего тираннозаврика.
Я закатываюсь хохотом и никак не могу остановиться. Я простос ума схожу. Люк тоже не отстает от меня, но потом успокаивается и с некоторымиспугом смотрит, как я складываюсь пополам и давлюсь смехом, рискуя довестисебя до гипервентиляции легких. Когда я наконец затихаю, у меня страшно ноютмышцы живота и все лицо мокрое от слез.
— Смешно, да?
Все еще продолжая хихикать, я разгибаюсь и снова натягиваюна ноги скомканный плед.
— Еще как! А может быть, меня просто очень легко рассмешить.
— Простушка, — дразнится Люк. Я наклоняюсь и шутливо щиплюего левой рукой, а он перехватывает ее и задерживает в своей руке.
— Замерзла?
— Нет. Мне чудесно, — отвечаю я.
— Ты чудесная, — шепчет Люк в небеса, держа мою руку в своихладонях. Я готова расплакаться от избытка чувств, но поспешно смаргиваю слезы,чтобы Люк не увидел.
— Ты необычный, — говорю я, тоже глядя в небо.
— Почему? — спрашивает он.
— Большинство парней не выдумывают таких историй, — тихоотвечаю я, думая о мальчиках и мужчинах, с которыми мне предстоит встречаться вобозримом будущем. — Особенно парни с твоей внешностью.
— Ну, девушки с твоей внешностью обычно бывают королевамишкольных балов, — отвечает Люк мне в тон. — А ты, похоже, прячешься от софитов.У тебя одна подруга, ты живешь своей жизнью. Мне нравится это в тебе. — Онцелует костяшки моих пальцев, и меня пронзает током.
Меня пугает то, к чему может привести этот разговор ицелование пальцев, поэтому я спешу снова вернуться к теме иновременья.
— Слушай, а где мы жили? — тихо спрашиваю я, осторожновысвобождая руку, чтобы лечь поудобнее. При этом я еще теснее прижимаюсь к бокуЛюка, хотя, казалось бы, куда уж теснее? — Давай подумаем... Мне кажется, мыжили... в Ирландии! — отвечаю я на собственный вопрос.
— Ладно, — соглашается Люк, с готовностью переключаясь натему альтернативной реальности. — И выращивали картошку.
— Да уж, дел у нас было по горло, — устало шепчу я,разморенная всеми этими чувствами, смехом и теплом.
— Да уж, мы постоянно были заняты. Трудились не покладаярук.
— У меня были рыжие волосы, — продолжаю я, чувствуя себяуютно, как в собственной постели. Даже еще лучше — ведь там со мной не было быЛюка.
— У тебя и сейчас рыжие волосы, — тихо говорит он,
