Обычно, когда пытаются пояснить способность ребенка кабстракции, то приводят следующий пример — мол, ребенок уже вполне может решитьтакую задачку: «Что больше — С или X, если X = А + В, но А = С?» Не знаяконкретных значений ни «X», ни «С», он вполне способен дать правильный ответ.
Дети всего внимательнее слушают тогда, когда говорят не сними.
Элеонора Рузвельт
Но мне кажется, что этот пример недостаточно показательный.Куда важнее понять другое: абстрактное мышление позволяет ребенку думать о себекак о «С» или о «X», то есть анализировать и оценивать собственное поведение. Иэто очень важный момент, который родителям никак нельзя пропустить. Когда уребенка формируется такая способность, нужно помочь ему использовать эту, новуюдля него, способность во благо.
Рефлексировать свое собственное поведение — то есть замечатьего, анализировать, адекватно оценивать, понимать его последствия — этосложнейший навык. Раньше «хорошее поведение» ребенка было лишь следствиемпринятых им на вооружение правил, все держалось на словах «надо» и «должен». Нотеперь он сам, да и сама его жизнь необычайно усложнились, а потому это его«хорошее поведение» должно найти какие-то более серьезные, более веские,внутренние основания.
Способность к абстрактному, а в каком-то смысле даже«объективному» мышлению ребенок развивает в себе годам к четырнадцати. Понятно,что об «объективности» говорить всегда сложно. В конечном счете, все, что мыдумаем, делаем или чувствуем, мы думаем, делаем и чувствуем по-своему, то есть,субъективно. Но здесь я имею в виду не столько «объективную оценку» кактаковую, сколько умение подростка хотя бы отчасти дистанцироваться отсобственной позиции, умение оценить ее — себя и свое поведение — со стороны.Пусть не со всех сторон, но, по крайней мере, не только с одной своейколокольни. Казалось бы, такая мелочь, а ух какая грандиозная штука и дорогогостоит. Но эти навыки надо воспитывать и тренировать.
В этом возрасте ребенок уже способен рассуждать «на уровнегипотез». Он может предлагать гипотезы, оценивать их, проверять: «Давайтепредположим просто в рамках обсуждения, что…» И дальше начнется это самоеобсуждение. Ребенок помладше, оказавшись в такой ситуации, будет все время«скатываться» в конкретные суждения, и ни анализа, ни проверки теоретическихгипотез тут ждать не приходится. С подростком дело обстоит иначе, он уже можетдумать о тех или иных абстрактных явлениях, которые не имеют под собой некойосязаемой основы. Он начинает рефлексировать свои собственные мысли, то есть непросто их «думать», но и оценивать, подвергать сомнению, разочаровываться вних, он худо-бедно критически относится к собственным чувствам. Само же егомышление начинает подчиняться формальной логике.
Наконец, к шестнадцати годам мышление ребенка уже целиком иполностью определяется его, уже очень богатым к этому моменту, социальнымопытом. Подросток переживает тот кризис, который в чем-то напоминает знаменитый«кризис трех лет». Он начинает замечать двойные смыслы, понимать так называемыйбэкграунд. Например, он может понять, что такое «показуха», и начинает, кнашему — родительскому — несчастью, видеть ее во всем. Это для него поводусомниться в правильности мира взрослых, который весь стоит, как ему кажется вэтот момент его жизни, на этом шатком фундаменте: двойная мораль, двойное дно итак далее. Мы говорим комплименты, чтобы понравиться, но не потому что такдумаем. Мы говорим не то, что думаем, но то, что хотят от нас услышать. Мыпытаемся быть милыми, хотя нам человек не очень нравится. Ребенок начинаетсчитывать эту двойственность поведения взрослых, не вполне, правда, осознавая,что ведет себя ровно таким же образом.
И вот мы подошли к тому, что с полным правом можно назвать«плохой новостью». Но прежде, давайте признаемся себе честно… Где-то лет додесяти мы думали за нашего ребенка — мы говорили ему, что нужно делать, а чтоне нужно, как устроен этот мир, кто он такой и так далее, а он верил нам наслово. Мы объясняли ему, как он должен себя вести в той или иной ситуации, а ондумал, что это «правильно», и, с разной долей успешности, разумеется, пыталсяэтому нашему родительскому наставлению следовать. Затем настал момент, когда онучился думать сам, — это где-то с десяти до четырнадцати лет. Но в этотпериод своей жизни, пока он только учился думать самостоятельно, он был вынужден,по сути, повторять логику наших, родительских, рассуждений о жизни. Он ведьтренировался, и ему была нужна готовая модель для этих тренировок. Так что, вкаком-то смысле, мы думали с ним в унисон, по крайней мере, в одной логике.
А затем, вдруг, он вырос. Забавно это прозвучит, наверное,но в данном случае иначе и не скажешь — он «вдруг» вырос. У него появиласьспособность к критическому мышлению. Теперь он способен сопоставлять фактыреальности с мыслями и суждениями об этой реальности. Причем, они у него непутаются друг с другом, как раньше. Они, наоборот, расходятся по разные стороныбаррикад и бьются друг с другом не на жизнь, а на смерть! У него есть некиесуждения о жизни, а есть реальность, и нужно суметь все это согласовать.
Вот уж кому не следовало бы иметь детей, так это родителям.
Сэмюэль Батлер
Поскольку же суждения у подростка из его далекого детства, ареальность у него — чем дальше, тем сложнее и взрослее, то тут неизбежновозникает конфликт — результаты не сходятся. А он теперь, благодаря уровнюсвоего интеллектуального развития, уже способен видеть все эти ошибки инесостыковки между суждением и реальностью. Так что, этот конфликт достаточнобыстро превращается в мировую войну и всемирную революцию.
С одной стороны, это прекрасно — способность к критическимсуждениям! Подросток, так сказать, проверяет теорию практикой. «Критика чистогоразума», «Критика практического разума», «Критика способности суждения» —натуральный Иммануил Кант! Красота и загляденье. Но, с другой стороны, вопрос —а кто становится главным объектом всей этой замечательной критики? Не тот лизамечательный субъект, который на протяжении стольких лет рассказывал нашемуребенку разнообразные сказки о жизни?.. Да, этот самый субъект, то есть — мы свами. «Чистый разум…»
Чего греха таить, когда ребенок еще маленький, мы объясняемему эту жизнь весьма однобоко. Таким образом мы пытаемся его защитить от«правды жизни», а еще мы понимаем, что он многого не поймет, и поэтому, в рядеслучаев, просто отделываемся общими словами. В общем, мы рисуем ему некуюидеальную картинку мира, которая сейчас, под напором ворвавшейся в жизньподростка «правды», трещит по всем швам.
Откуда эта правда? Ну, это тот самый пубертат — у подросткапоявляются иные, новые потребности (сексуально-эротического свойства, преждевсего), а потому и рисунок его мира меняется. Голодный кругом видит съестное,бедный — богатство, а подросток, с его неизбежной гиперсексуальностью, кругомвидит борьбу полов за счастье физической близости. Если раньше для ребенка одноимело значение, то сейчас для подростка, в свете этих новых потребностей, имеетзначение уже совсем другое. Кроме того, существует социальная среда — такназываемая «референтная группа»… Раньше миром ребенка были родители, им онподражал, на них он хотел быть похожим. А теперь его миром становятсясверстники, в их коллективе он пытается найти себе достойное место, поэтомуподражает он именно им, а не родителям, хочет быть похожим именно на них, а нена родителей. И все это, наконец, проходит на фоне вот этой чудной способностик критическому мышлению… В общем, пиши пропало.
