– Вылечила? – спросил с надеждой в голосе Поливанов.
– Вылечила, – ответила я. – И за это опять получила того же неуверенного мальчика, только с усами.
– Съезжу-ка я тоже завтра к Фишензону, – задумчиво проговорил хозяин. – На всякий пожарный. Доктор он хороший, может, массаж какой пропишет или вакуум?
Дети хороши, когда спят (но это не про мою Дианку!), а мужчины – когда облажаются в постели. Куда подевался наглый самоуверенный мужлан? Откуда в этом кресле вдруг очутился тихий и трепетный человек?
– Чехов ведь тоже был доктором? – спросил меня Поливанов, видимо, решив поменять тему разговора.
– И Булгаков, и Вересаев, – ответила я.
– И Розенбаум, – добавил хозяин. – А какие русские писатели, по-твоему, Светлана, хорошо пишут?
Без мужского начала Поливанов превратился в совершенного ребенка. Даже вопросы стал задавать неожиданные, детские.
– Ну… Достоевский, Толстой, Тургенев, Бунин, Набоков…
– Как ты сказала? Нагибин?
– Набоков, – поправила я.
– Сможешь с ним связаться?
– То есть как связаться?
Что-то я перестала понимать своего хозяина. Словно он был потрясен серьезным ударом в голову на боксерском ринге.
– По электронной почте, телефону. Не знаю, через издательство… Он, правда, хорошо пишет?
– На мой взгляд, лучше всех. Но я к нему очень пристрастна.
Услышав о страсти, Поливанов тяжело вздохнул. Надо мне быть повнимательнее, чтобы не усугубить душевную травму. Или наоборот?
– Я думаю, на телевидение надо позвонить, – продолжал рассуждать хозяин. – Он же там работает, программу делает.
У сивого мерина начался бред одномастной кобылы!
– Кто?! – воскликнула я, уже начиная всерьез опасаться за его здоровье. Может, для мужчин такие фиаско действительно сродни всемирной катастрофе?
– Набиев. Дмитрий Набиев, – ответил Поливанов. – Не знал, что этот шоумен еще и талантливый писатель. Думал, он только «Чужие окна» ведет, мерзавцев и извращенцев в студии собирает, баб классно играет. А он еще книжки пишет, оказывается.
– Серьезно? Никогда не слышала, – призналась я. – И хорошо у него получается? Вы читали?
– Ты что, издеваешься! – закричал на меня хозяин, видимо, быстро выздоравливая. – Ты же сама только что сказала, что это твой любимый писатель!
– Я вам про Набокова…
– Ты совсем запутала меня, путана какая-то. Короче, надо позвонить твоему Набокову. Он мне срочно нужен.
– Во-первых, он никогда не работал доктором, – довольно грубо ответила я. – Во-вторых, Владимир Владимирович Набоков умер в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году.
– Скажи пожалуйста! – удивился Поливанов. – Тоже ведь Владимир Владимирович! Надо будет почитать…
– Прочтите для начала «Лолиту».
– Так это он написал? Век живи, век учись, – продолжил удивляться Поливанов. – Надо будет почитать Владимира Владимировича.
Я была уверена, что теперь он имя и отчество Набокова никогда не забудет, а может, даже почитает.
– Так чего ты тогда мне тут впариваешь?! – Поливанов опять повысил на меня голос. – Набоков умер давно, а ты мне его рекламируешь. Ты бы мне еще Лермонтова вспомнила, – пошутил он. – Из живых-то кто-нибудь есть? Книжки же пишутся, в магазинах что-то продается?
– Есть, конечно, писатели… А вам зачем? Хотите почитать?
– Чукча – не читатель, – назидательно произнес Поливанов. – Чукча – сам книга. Нужен мне писатель хороший, чтобы написал про меня душевно, а народ прочитал и понял, за кем в этой стране будущее. Ты же специалист, изучала современную литературу нашего Отечества. Вот и подскажи мне, кто это дело потянет лучше других.
– Может, лучше журналист?
– Какой журналист! – Поливанов даже вскочил с кресла, но тут же упал обратно. – Ты думаешь, я не знаю этих писак?! Что они умеют? Съехидничать, передразнить, сбрехать… А мне нужен автор, чтоб за душу брал, как детский писатель Бианки. Как он про муравьев и кузнечиков писал! Мне бы так про человека… про меня то есть. Думай, Светка! Дело это важное!
– Может, Катерина Камская…
– Это же певица!
– Нет, писательница. Или Лидия Петрашевская?
– Светка, давай без баб. Знаю я их! Размажут сопли там, где надо обухом по голове.
– Тогда, может, Аполлон Селезнев?
– А что? Хороший писатель? Что написал?
– Много всего. Он ни одного жанра не пропускает в своем творчестве, везде отмечается струйкой, то есть строчкой. Романы, повести, рассказы, эссе, сказки, стихи… Лауреат премии «Перо Гамаюна», – вещала я, словно экскурсовод провинциального литературного музея. – Мне, например, запомнился его фантастический роман «Армия Трясогузки».
– Фильм такой был детский, – вспомнил Поливанов.
– Разве? Я не слышала…
– Конечно, ты другое поколение, – грустно проговорил Михаил Павлович и мечтательно продолжил: – «Неуловимые мстители», «Орлята Чапаева», «Армия Трясогузки снова в бою»… Я вырос на этих героях, на революционной романтике. Плакал, когда Чапаева убили. Так что ты там про «Армию Трясогузки», про роман?
– Занятный сюжет. Мне понравилось… Наш современник, некто Трясогузов, подключается к божественному компьютеру и начинает исправлять современность на свой вкус. Например, для наведения порядка в России вызывает из прошлого македонскую фалангу. Фаланга прорывает оцепление омоновцев на Красной площади. У милиции же только резиновые дубинки и пластиковые щиты, а македоняне с копьями, мечами, привыкли сражаться в плотном строю. Трясогузов въезжает в Кремль на боевом слоне плечом к плечу с Ганнибалом. Платон с Аристотелем у него руководят верхней и нижней палатами парламента. Нерон возглавляет МЧС, а Тутанхамон руководит «Юкосом». Очень много грубых эротических сцен с Клеопатрой… А весь этот исторический сыр-бор – из-за одной девки, которая работает в парикмахерской на углу и не обращает внимания на главного героя.
– А чем все это заканчивается?
– Не помню. То ли главный герой забывает на божественном компьютере сохраниться, то ли парикмахерша забывает предохраниться…
– Стоп! Не рассказывай дальше, – перебил меня Поливанов. – Сам буду читать. Ты знаешь, захватывает! Особенно про Клеопатру и про парикмахершу тоже. Мне, например, всегда медсестры нравились. Чистенькие такие, стерильные, лекарством пахнут. Не секс, а лечение какое-то…
Пора было ретироваться, так как мой хозяин, кажется, начал поправляться. Я постепенно свела литературный диспут на нет, бочком-бочком попятилась к двери и – улизнула.
Мы – не жлобы, жлобы – не мы
На следующий вечер у меня была в гостях хозяйка. После того раза, когда в этой комнате нас чуть не застукала Дианка, установилось негласное табу на всяческие интимные поползновения рядом с детской. Здесь мы были просто подругами.
