Вернувшись к себе, я переоделся в гражданскую одежду, надел широкую гавайскую рубаху, сунул за пояс пистолет и снова вышел в ночь.
Я почти настиг Трея. Я видел его в том же доке, из которого мы отправлялись вместе две ночи назад. Темный силуэт рядом с ним наверняка принадлежал Маладунгу. Они только ступили в длиннохвостое такси, когда я вбежал в док. Лодка с ревом рванула с места.
Трей увидел меня, встал и чуть не выпал из набиравшей скорость лодки. Он поднял руку и потянулся ко мне, растопырив пальцы, точно хотел до меня дотянуться через пятьдесят футов воды. Я слышал, как он кричал водителю: «Йут! Пхуен юнг май ма! Йут!» — чего я тогда не понял, но теперь перевожу как «Стоп! Мой друг еще не сел! Стоп!».
Я видел, как Маладунг втащил его обратно. Выхватил пистолет и бессмысленно нацелил его на лодку, которая понеслась по реке, нырнула за какую-то баржу, идущую вверх по течению.
Я знал, что никогда больше не увижу Трея живым.
Мара опускает глаза, когда Танха приближает рот к моему паху. Время ласк языком еще не настало. Пока. Губами и ртом молодая женщина приводит меня в состояние полной эрекции.
Сколько бы ни писали и ни говорили мужчины о радостях орального секса, в их отношении к этому акту все равно присутствует некая двойственность. Для одних рот не ассоциируется с полом, а потому не позволяет подсознанию расслабиться настолько, чтобы получить удовольствие. У других неконтролируемая острота ощущений вызывает легкую тревогу, примешивающуюся к потоку наслаждений. Многим мешает непрошеная мысль об острых зубах.
Мне надо сосредоточиться на том, чтобы ни на чем не сосредоточиваться, иначе эрекция не наступит. К счастью, мужской орган устроен настолько просто, насколько это вообще возможно в природе, и с легкостью реагирует на возбуждение. У Танхи нежный, хорошо обученный рот; возбуждение не заставляет себя ждать, и член встает, неизбежно набухая.
Я закрываю глаза и стараюсь не думать о людях во фраках за моей спиной. Кто-то приглушил верхний свет, так что лишь снопы искр от сварочного аппарата двумя этажами выше освещают всю сцену и вспышками магнезии прорываются сквозь закрытые веки. Мара что-то шепчет, и я вздрагиваю, когда теплый рот Танхи отрывается от меня. Шок от соприкосновения с прохладным воздухом длится лишь несколько секунд, после чего возвращается иная влажность.
Открываю глаза ровно настолько, чтобы увидеть язык Танхи, который выскальзывает изо рта. В мертвенном свете сварки он кажется скорее фиолетовым, чем розовым. Замечаю крошечные щелки, которые пульсируют, открываясь и закрываясь, как маленькие рты. Я запираю мысли на замок, прежде чем успеваю подумать о кормящихся пиявках и миногах. Долгие годы готовил себя к тому, чтобы с достоинством встретить этот миг.
Ощущение, которое приходит на фоне скользящей влажной теплоты, больше напоминает легкие электрические разряды, чем столкновение с медузой. Я вскрикиваю и открываю глаза. Танха следит за мной сквозь завесу черных ресниц. Ощущение повторяется, разряд спускается по утонченной нервной системе пениса вниз, к основанию позвоночника, а оттуда по каналу спинного мозга устремляется вверх, к центру удовольствия. Я опять со стоном закрываю глаза. Моя мошонка сжимается от удовольствия. Крошечные электрические разряды спиралью пронизывают мой член по всей длине, взмывают по моему телу вверх и возвращаются в пенис, лаская его, как нежная рука в бархатной перчатке. Бедра против воли начинают двигаться.
Сердце колотится так сильно, что кажется, будто во всей вселенной не осталось больше звуков, только его бешеные удары. Грохот пульса эхом отзывается внутри черепа. Отдельные точечные уколы электрических разрядов превратились в замкнутую спираль приятных ощущений. Кажется, будто я трахаю солнце. Даже когда мои бедра начинают работать не на шутку, а руки тянутся к голове Танхи, чтобы приблизить это восхитительное ощущение, какая-то часть моего мозга продолжает наблюдать классические симптомы наступления оргазма и размышляет о тахикардии, миотонии и гипервентиляции.
Мгновение спустя все остатки профессиональной обеспокоенности исчезают, смытые приливной волной чистого удовольствия. Язык Танхи сжимается и тянет от основания пениса до головки, жмет и тянет, жмет и тянет. Отдельные удары тока сливаются в единую замкнутую цепь почти невыносимого наслаждения.
Эякуляция проходит почти незаметно, так велико давление. Из-под дрожащих век я замечаю, как семя белыми лепестками осыпает плечи и голову Танхи. Ее язык ни на минуту не замирает. Глаза становятся желтыми, как у матери. Оргазм проходит, не разрешив растущего напряжения. Сердце старательно накачивает кровь в мой растянутый член.
Да! Я хочу этого, даже когда моя голова запрокидывается, шея напрягается, и гримаса перекашивает лицо. Да! Я сделал свой выбор сам и теперь не волен в нем.
В следующую секунду я кончаю. Кровь струйкой вырывается из моего пениса и орошает лицо и груди Танхи. Она жадно приближает ко мне рот, не желая потерять ни капли. Бедра колотятся в такт учащенному пульсу. Мгновение длится и длится.
Мара наклоняется ближе.
Первыми в то раннее утро двадцать два года назад ко мне пришли тайские полицейские. Я думал, они хотят арестовать меня за то, что я всю ночь прослонялся по коридорам отеля до самого рассвета, никого, правда, не подстрелил, зато всем грозил взведенным 38-м. Но они не стали меня арестовывать, а повели к Трею.
Морг в Бангкоке был маленький и недостаточно холодный. Запах напомнил мне сад, в котором падалица в изобилии гниет на солнце. Там не было ни металлических шкафов, ни бесшумных каталок, как показывают в американском кино: Трей лежал на стальной плите вместе с еще дюжиной трупов, и все это в маленькой комнате. Его лицо было открыто. Без очков он выглядел беззащитным.
— Он такой… белый, — сказал я единственному полицейскому, который говорил по-английски.
— Его нашли в реке, — ответил смуглый таец в белом мундире с ремнем «Сэм Браун».
— Он не утонул, — сказал я. Это был не вопрос.
Полицейский покачал головой.
— Ваш друг потерял много крови. — Он подтянул повыше белые перчатки, тронул Трея за подбородок и повернул голову трупа так, чтобы мне стал виден глубокий разрез от левого уха до адамова яблока.
Я подавил желание захихикать.
— Как вы узнали, где меня искать? — спросил у полицейского.
Белая перчатка нырнула в карман и извлекла оттуда ключ:
— Вот все, что у него при себе было.
Я выдохнул, меня слегка качнуло, так что пришлось ухватиться за стальную платформу.
— Его убило не ножевое ранение, инспектор. Дайте я вам кое-что покажу. — Я потянул за край простыни, открывая нагое тело Трея.
На этот раз я все же хихикнул. Инспектор и два других полисмена, прищурившись, глядели на меня.
Стигматы исчезли. Половой орган Трея был срезан грубо, но чисто. Впечатление было такое, как будто на куклу Кена пролили лак для ногтей. Я уронил простыню и отступил.
