Роберту Блоху, который научил нас, что ужас только одна из любопытных составляющих жизни, любви и смеха.
Глава 1
О, Пеле, – Млечный путь обращается вспять.
О, Пеле, – краснеет водная гладь.
О, Пеле, – изменилась ночная тьма.
О, Пеле, – огонь озаряет туман.
О, Пеле, – как сполохи в небе горят!
О, Пеле, – задрожала твоя гора.
О, Пеле, – ухи-ухи, – гора поет
О, Пеле, – восстань, – твой час настает!
Халихиа ке ау (Поток изменчив)
В начале был только вой ветра.
Ветер дул с запада, пролетая над четырьмя тысячами миль пустынного океана и не встречая на своем пути ничего, кроме белых гребней волн и случайных чаек. Только здесь, на Большом острове Гавайи, ветер разбивался о причудливые нагромождения остывшей лавы и разочарованно завывал, блуждая в этих темных лабиринтах. Звукам ветра вторили удары прибоя о берег и шорох листьев пальм, искусственно выращенных в этой лавовой пустыне.
На острове соседствовали два типа лавы, которым гавайцы испокон веку дали имена. Пахоэхоэ была старше: волны и ветер сгладили ее почти до ровной поверхности. Более молодая аха образовывала гротескные башни и фигуры, напоминающие фантастических горгулий с краями острыми как нож. На побережье Южной Коны серые реки пахоэхоэ стекали от вулканов к морю, но все девяносто пять миль западного берега были покрыты полями аха, возвышающимися над морем, как черный строй окаменевших воинов.
Теперь ветер завывал в этих лабиринтах, мечась между столбами лавы и врываясь в разверстые пасти старых лавовых трубок. Ветер выл все яростнее, над морем сгущалась тьма, поднимаясь от черных полей аха к подножию Мауна-Лоа. Вскоре тьма затопила громадный конус вулкана, заслоняющий небо на юго-востоке. Над кратером тускло светилось оранжевое облако вулканической пыли.
– Так что, Марти? Ты будешь бить штрафной или нет?
Три фигуры едва виднелись в полумраке, а голоса их почти терялись в вое ветра. Они стояли на поле для гольфа, вьющемся зеленой змейкой среди черных нагромождений аха. Вокруг тоскливо шелестели пальмы, и огни курорта Мауна-Пеле, казалось, сияли далеко-далеко. У каждого игрока была своя тележка, и три тележки тоже сбились вместе, затерянные в сгущающейся темноте.
– Я говорю вам, что он в этих чертовых камнях, – сказал Томми Петрессио. Оранжевое вулканическое свечение отбрасывало отсвет на его загорелое лицо и красно-желтый спортивный костюм. В зубах он держал толстую незажженную сигару.
– Нет, он не в камнях, – возразил Марти Дефрис, почесывая жирную волосатую грудь в распахнутом вороте рубашки.
– Во всяком случае, не в траве, – заметил Ник Агаджанян. На нем была зеленая рубашка, обтягивающая солидное брюшко, и широкие шорты, под которыми виднелись белые дряблые ноги в черных носках. – Будь он в траве, мы бы его увидели. Здесь ведь только и есть, что эта чертова трава и чертовы камни, – ну точно как засохшее овечье дерьмо.
– А ты когда-нибудь видел овечье дерьмо? – поинтересовался Томми, облокотившись на клюшку.
– Я много чего видел, вот только вам не сообщил, – ответил Ник.
– Ага, – сказал Томми, – должно быть, в молодые годы ты не раз влезал в овечье дерьмо, когда пытался трахнуть овцу. – Он сложил ладонь домиком, в пятый раз пытаясь зажечь спичку. Ветер тут же пресек эту попытку. – Вот черт!
– Заткнитесь, – буркнул Марти. – Лучше бы поискали мой мяч.
– Твой мяч в этом овечьем дерьме, – сказал Томми сквозь зубы, держа во рту сигару – Это ведь была твоя идея – поехать на этот дерьмовый курорт.
Всем им было за пятьдесят, все они работали менеджерами автосервиса в Ньюарке и много лет вместе ездили в отпуск – иногда с женами, иногда с подружками, но чаще втроем.
– Вот и оказались в пустом доме рядом с этим чертовым вулканом, – подвел итог Ник.
Марти подошел к краю лавового поля и начал вглядываться в черную поверхность, изборожденную трещинами.
– Кто же знал? – бросил он. – Это самый шикарный курорт на Гавайях. Последняя игрушка Трамбо.
– Ага, – усмехнулся Томми. – Большой Т уже сам не рад, что это затеял.
– Хрен с ним, – сказал Марти. – Я хочу найти свой мяч. – Сделав пару шагов, он скрылся между глыбами аха размером с «фольксваген».
– Да плюнь ты на него, Марти! – крикнул ему вдогонку Ник. – Уже темно. Я и своей руки не могу разглядеть. – Марти вряд ли слышал его из-за воя ветра и шума прибоя. Поля для гольфа лежали к югу от пальмового оазиса в центральной части курорта, и волны разбивались о берег всего футах в сорока от них.
– Эй, тут какие-то следы идут к воде! – крикнул Марти. – А вот и мой…, нет, черт, это заячье дерьмо или…
– Иди сюда и бей штрафной! – потребовал Томми. – Мы с Ником туда не полезем. Эта лава чертовски острая.
– Точно, – подтвердил Ник Агаджанян. Теперь даже желтая кепка Марти скрылась за глыбами аха.
– Упрямый болван нас не слышит, – сказал Томми.
– Упрямый болван сейчас заблудится. – Ветер сорвал с Ника кепку, и он пустился за ней и кое-как догнал возле тележки.
Томми Петрессио скорчил гримасу:
– Как можно заблудиться на поле для гольфа?
Ник вернулся, отдуваясь и сжимая в руке вновь обретенную кепку.
– Будь уверен, в этом овечьем дерьме заблудиться – раз плюнуть. – Он махнул клюшкой в сторону аха.
Томми снова попытался зажечь спичку, и опять безуспешно.
– Черт!
– Я не пойду туда. Еще ногу сломаю.
– Там, наверное, и змеи водятся, – предположил Томми.
– На Гавайях же вроде нет змей?
– Ага. Только удавы. И еще кобры…, чертова уйма кобр.
– Врешь.
– Ты что, не видел утром в кустах этих тварей, похожих на хорьков? Марти сказал, что это мангусты.
– Ну и что? – Ник оглянулся. Солнце окончательно скрылось, и на бархатное небо высыпали ослепительные звезды. На северо-востоке так же зловеще мерцал кратер вулкана.
– А знаешь, что едят мангусты?
– Какое-нибудь дерьмо. Томми покачал головой:
– Они питаются кобрами.
– Пошли отсюда, – потребовал Ник. – Я вроде что-то слышал про этих хорьков.
– Мангустов. Тут столько змей, что Трамбо и другие завезли мангустов для борьбы с ними. Ты вполне можешь проснуться ночью и обнаружить, что тебя обвивает удав, а кобра кусает за хер.
– Врешь, – повторил Ник, но на всякий случай отступил к своей тележке.
