Вступление
Рано или поздно приходит время, и ты понимаешь: ничего нового или значительного больше не совершить. Тогда остается только достать огромный гроссбух и подвести итоги — что же такого ценного можно оставить потомству. Тут проявил себя молодцом, тут храбрецом; в таком-то году историю добротную рассказал; в таком-то десятилетии поучаствовал в важном общественном движении. Дети тоже учитываются. И книги. Преданные друзья. Мужья и жены. Братья наши меньшие. Холм в честь тебя назвали. А потом столь тщательно заготовленные лавры берут и рассыпаются в прах.
Культурная амнезия. Мы похоронили вчерашний день. Кто сегодня помнит Криспуса Эттакса[1]или Эдуарда Яшинского,[2]Бетти Пейдж[3]или Уэнделла Уилки,[4]Элвина Роя[5]или Мемфис Минни Дуглас?[6]Человек семь на всем белом свете помнят их: вы, да я, да еще пятеро.
Слоновьи бивни, все крушившие в ударе,
Сегодня скрыты в биллиардном шаре.
Роланда меч, покрытый бранной славой,
Давно рассыпался трухою ржавой.
Могучий гризли, всех страшнейший зверь,
Под ноги лег простым ковром теперь.
И Цезарь — бюстиком на полку встал…
И я немного нынче захворал.
Артур Гитерман. О тщете земного величия[7]
Так и после моей смерти никто, конечно же, не вспомнит, что именно я первым напечатал Ленни Брюса;[8]спас от застройщиков две сотни акров прибрежной земли; самолично поймал одного угонщика машин; вычислил и помог засадить за решетку домушника; переписывался с загадочным Б. Травеном[9]и выпустил первую книгу его рассказов; добился от Американской ассоциации авторов детективов выплаты гонораров писателям и редакторам, которые работали над их антологиями.
Для меня все это важно, но после моей кончины… мир обо всем забудет. Награды и премии, легендарные похождения, расточительная любовь… все туманится в зеркале, зеркало укутывают белым покрывалом и убирают с глаз долой вместе со старинной мебелью, которую однажды, какой-нибудь зябкой ночью, рубят на дрова. И кто тогда скажет, что было важным для человека при его жизни, что стоящего он успел сделать?
Лишь по чистой случайности и очень немногое может избежать забвения в океане времени.
Все больше и больше убеждаюсь в том, что из всех возможностей, предоставленных мне судьбой, открытие Дэна Симмонса — мой самый надежный спасательный круг, обломок, зацепившись за который я не утону в этом океане.
Да-да, именно так. Я его открыл.
Стэн Фреберг[10]однажды выпустил прекрасную пластинку под названием «Соединенные Штаты Америки. Том первый: Ранние годы». Там был один чудный диалог. Колумб встречает на берегу индейцев и говорит им: «Я вас нашел!», а они в ответ: «А мы и не терялись. Мы-то знали, что мы тут». Тогда Колумб поправляется: «Ну, по крайней мере, я открыл, что вы здесь, на берегу». Они вроде как соглашаются: странный какой-то тип, ну да ладно.
Вот почти так же я открыл Дэна Симмонса. На берегу. Он там сидел обгоревший и злой.
Достойная история. Можно кое-чему поучиться на примере такого вот случайного литературного открытия.
Запишу-ка я ее для потомства.
Всему виной Эд Брайант;[11]теперь он близкий друг Дэна, но тогда они не были знакомы. Мы с Эдом давно приятельствовали; думаю, именно поэтому жарким дождливым летом тысяча девятьсот восемьдесят первого я и согласился выступить в качестве почетного гостя на писательской конференции в колледже Колорадо Маунтин. Нужно было провести семинар для группы амбициозных дилетантов — еще больших любителей, чем те начинающие авторы, с которыми я неоднократно работал на клэрионских конференциях.[12]Меня от этой мысли бросало в дрожь.
Условия не очень-то способствовали плодотворному общению: душные аудитории, стулья с плоскими спинками, страшно неудобные жесткие парты, прямо как в третьем классе. Они еще и стояли рядами. В середине комнаты — возвышение, с которого, как предполагалось, восседающий лицом к слушателям «наставник» будет сеять разумное, доброе, вечное в малообразованные умы.
Кошмар какой-то… особенно если вспомнить Клэрион, где уютные кресла и диваны составлены в круг, всем друг друга хорошо видно и лектор не доминирует над слушателями. К тому же в Колорадо Маунтин группа была слишком большая — со всеми поработать никак не успеешь.
Я приехал накануне вечером, и мне выдали пачку рукописей для разбора на семинаре. Никто не объяснил, в каком порядке рассказы будут обсуждаться, поэтому я принялся читать наугад, не особенно впечатленный качеством материала, но в надежде, что именно эти работы окажутся первыми в списке.
И вот на следующее утро добираюсь я до вестибюля, где участники толкутся и пьют кофе с булочками, и проверяю этот самый список. Вообразите себе мою «радость»: оказывается, я даже не открыл те три-четыре рассказа, которые предполагается обсудить в первую очередь, а потратил всю ночь на чтение тех, что отнесены на конец недели.
Быстро хватаю со стенда непрочитанные рассказы, забиваюсь в дальний угол библиотеки и принимаюсь наверстывать упущенное. Первые три написаны прилично, но ничего особенного. Четвертый — просто ужас какой-то. До пятого добраться не успеваю… объявляют начало семинара.
