хочу? – сквозь рыдания, взрагивая всем телом, но четко, почти скороговоркой сказала она.
– Да что случилось, Аня? – с беспокойством смотрела на нее Татьяна Александровна.
– Воду дали, – захлебывалась девочка от слез. – И я ей говорю: давай помогу. А она: нет, лучше посудой займись. А я говорю: ты хоть сразу все не стирай, устанешь! Потом слышу в коридоре кто-то скребется, выбегаю… А она на полу лежит и говорить уже не может! Я ей таблетку дала, скорую вызвала. Ждала-а-а… – Аня завыла, наклонив голову к голым коленкам. – Ну какое право она имеет так делать? Почему ей меня не жалко?
– Пошли! – решительно сказала Татьяна Александровна и взяла ребенка за маленькую замерзшую ладонь. – Пошли быстрее, а то заболеешь!
Втроем они вошли в подъезд, пахнущий холодом, сыростью и кошками. Дверь слева была приоткрыта, а из квартиры раздавались громкие женские голоса.
– И для чего так глупо себя убивать? Ради чего, объясните мне? У вас есть логичный ответ?
Молодая белокурая врач сидела на стуле в центре комнаты и, судя по всему, строго выговаривала очень тучной, почти седой женщине в растянутой зеленой майке, которая лежала на старом диване, стыдливо закрыв лицо правой рукой.
– Хотите оставить девочку с чистым бельем и мертвой бабушкой? – добивалась она ответа, а вторая женщина, чуть постарше, тоже в синей медицинской куртке, убирала какие-то документы в большую черную сумку.
– Анечка! – увидела бабушка свою внучку, очень обрадовалась, но тут же испугалась, заметив Катю и Татьяну Александровну, неподвижно стоящих у нее за спиной.
– Ну и где тут героиня труда? – строго спросила Татьяна Александровна.
– Вы родственники? – повернулась к ней белокурая врач.
– Соседи, – быстро ответила Татьяна Александровна, осматривая лежащие на столике ампулы. – Я медик. Как она?
– Лучше. Когда приехали, систолическое под двести было. От госпитализации отказалась, – сухо говорила врач, а потом как-то грустно пожала плечами. – В общем-то, мы ее сейчас только на Абакумова[6] отвезти сможем…
– И там здоровый умрет: или от страха, или от прилета, – почти шепотом сказала Катя, но врач ее слова прекрасно услышала.
– Именно так, – спокойно подтвердила она. – Ну что, оставляем соседку на вас?
Татьяна Александровна со вздохом кивнула, и бригада из двух смертельно уставших женщин сразу же ушла. Катя окинула взглядом комнату. Под ее ногами лежал старый восточный ковер. Точно такой же висел за спинкой старого дивана, на котором полная бабушка с ямочками на локтях все так же стыдливо закрывала лицо руками. Напротив стояла стенка с хрусталем, фотографиями и детскими рисунками, у окна – старое зеленое кресло и красивый торшер с красным абажуром и длинной бахромой. А на подоконнике цвели розы.
И здесь было очень тепло, необычно тепло для первого этажа панельки – словно жар шел откуда-то из подвала. Но Аня, продолжавшая стоять в центре этой длинной комнаты, дрожала от холода.
– Бабушка, зачем? – осипшим голосом произнесла она. – Хочешь, чтобы я в детский дом попала, да?
– Анюта, да я сама себя ругаю последними словами! Не знаю, что со мной было. Как бес вселился. Гора белья лежит, и остановиться не могу. Родненькая, прости, я так больше не буду! – с мольбой ребенка смотрела на нее бабушка.
– Машинки стиральной у вас нет? – спросила Татьяна Александровна, склонившись над женщиной и проверяя у нее пульс.
– Сломалась. Еще полгода назад… – оправдывалась она и вся тряслась мелкой нервной дрожью. – А компьютер Анюте-то нужнее! Да я и привыкла руками стирать…
– Ясно. Дам Ане свой телефон, и, если в вас снова вселится бес чистоты, пусть мне звонит, – строго сказала Татьяна Александровна. – Будем вместе вас перевоспитывать.
– У вас розы цветут? Зимой? – перевела Катя разговор, пожалев бедную бабушку.
Она подошла к окну. Сквозь щели в старой раме с улицы дуло холодом, но на деревянном подоконнике стояли разноцветные горшки с розовыми кустами. Стебли их были тоненькие, почти голые, а весь подоконник усыпан мелкими желтыми листочками. Но бутоны были самые настоящие – алые, коралловые, персиковые, с бархатистыми лепестками.
– Да, – улыбнулась женщина, задрав голову. – Нельзя, конечно. Цветы зимой у куста силу отнимают, надо срезать. Но жалко-то так! Цветут ведь, несмотря на холод цветут! Прямо сердце болит, как срезать не хочу. А придется, чтобы весной закустились. В вазу поставлю, Аня их нарисует.
– Аня заболеет, если сейчас же не переоденется! – быстро сказала Татьяна Александровна.
– Ой, родная, сходи, переоденься! – встревожилась бабушка. – Виноватая я такая перед тобой. Не расстраивай меня, глупую, еще больше!
– А вам бы чай попить, не крепкий, но сладкий, – смягчилась медсестра, аккуратно присев на край дивана. – И успокоиться, фильм посмотреть, сериал какой-нибудь…
– Бабушка успокаивается, когда я рисую рядом, – тихо, насупленно произнесла Аня и буквально вылетела из комнаты – она была легка и невесома, как птица.
– У вас там кухня? – деловито спросила тетя Таня. – Я похозяйничаю? Аню тоже надо бы чаем напоить, чтобы не простыла.
– Ой, конечно! – обрадовалась женщина. – Спасибо вам, Танечка.
Когда тетя Таня вышла из комнаты, Катя наконец оторвалась от роз и устроилась на краешке стула, на котором до нее сидела врач из скорой. Влетевшая в комнату Аня сразу запрыгнула на кресло под красным торшером. Привычным движением подогнула под себя ноги в теплых серых чулках, на колени положила папку с рисунками. Лицо у нее было милое, как у олененка, белые прямые волосы едва касались плеч, а маленькие карие глаза внимательно смотрели на мир.
– Ты любишь рисовать? – спросила ее Катя.
– Очень, – ответила девочка. – У меня мама была художницей. И дедушка. Это он меня учил. Он умер два года назад. Хочешь тебя нарисую?
– Давай! – согласилась Катя.
– Ты только не дергайся! – попросила она. – Я не умею, когда люди сильно шевелятся.
– Постараюсь, – пообещала Катя.
Аня рисовала увлеченно, хмурила тонкие брови, старательно закусывала верхнюю губу. Бабушка, повернувшись на бок, с любовью смотрела, как внучка водит карандашом по листку, нервно дергает плечом, дует на челку. От усердия она покраснела, а может, это солнечный столб, разбитый решеткой на окне, но все же проникший в комнату, наполнил утренним светом красный торшер, а тот отсвечивал девочке на лицо.
Катя с непривычки ерзала на стуле и теребила свою вязаную шапку. Ей вдруг стало невыносимо жарко.
– Наверное, всех одноклассниц перерисовала? – улыбнулась она и начала осторожно стягивать с себя пуховик.
– Нет, – не отрывая взгляд от листа, ответила девочка. – Они ко мне почти не ходят.
– Почему? – удивилась Катя.
– Им у меня скучно, – пожала хрупкими плечами Аня. – И живут они далеко. Я же не в своем районе в школу пошла, бабушка думала, что в другом безопаснее.
