Любила, как он вселял в меня чувство, что я самая умная на всем белом свете, когда я помогала ему прочесть эти слова. Еще любила, когда он выпивал лишку и начинал дурачиться, и тогда мама просила его угомониться. Любила, когда папа поздно вечером после работы приносил домой сырые устрицы, которые он покупал на улице с ручной тележки, и будил меня — только меня одну! — чтобы вместе съесть их, сидя на пожарной лестнице под звездным небом.
За всё это и многое другое я любила папу.
Но я любила в нем и недостатки.
Его безрассудство. Его вечное подтрунивание над моими страхами. Его нелепые, глупые мечты.
И сейчас у меня такое чувство, будто эта часть — эта папина часть — тоже сгорела дотла вместе с домом.
Мне больше не хочется идти куда я собиралась дальше. И расследовать подозрительное поведение доктора Блэкрика тоже не хочется. И меня больше не волнует, что за мной следит кто-то страшный и что ночью я слышала необычные звуки. На глаза наворачиваются слезы, и я резко смахиваю их варежками. Сейчас мне хочется только одного — вернуться домой, подняться в свою комнату и забраться в постель.
Снег валит сильнее. Пухлые комковатые хлопья сбиваются на земле в кучки. На южном конце Норт-Бразера высится белый маяк. С берега видны сложенные в поленницу дрова и лодка смотрителя. Еще маленький высохший сад. Наверное, если идти вперед вместо того, чтобы возвращаться той же дорогой вокруг острова, я быстрее доберусь до дома. Так что я начинаю прокладывать путь сквозь снег. Но иду я очень медленно. И дело не только в погоде. Просто я не могу перестать плакать. Всё вокруг искажается и расплывается. Я снова и снова смаргиваю, чтобы прогнать слезы. И это странно, что я плачу, — ведь на самом деле я ничего не чувствую, совсем ничего. Я уже давно не чувствовала ничего, кроме страха.
С реки вместе с ветром летят ледяные брызги. Снег всё гуще. Дальше вытянутой руки ничего не видно. И вдруг мне снова кажется, что за мной следят. Но на этот раз ощущение сильнее.
Я совсем запыхалась. Останавливаюсь и оборачиваюсь, пытаясь отдышаться. Я больше не плачу. И понимаю: хотя я испытываю знакомое ощущение — в животе всё скручивается в узел от тревоги, — внутри есть и другое чувство, которое невозможно определить. Сощурившись, я вглядываюсь в снежную пелену. Если тот, кто за мной следит, сзади, за спиной, мне его не рассмотреть.
Иду дальше, но вдруг поскальзываюсь на льду, и нога погружается в воду. Ошарашенная, я отпрыгиваю назад и только тогда понимаю, что шагала прямиком в реку. Вот какой сильный снегопад — я вообще ничего не вижу перед собой.
Меня захлестывает паника, перекрывая все остальные мысли и страхи.
Вдруг я не смогу вернуться домой? Остров маленький, да, но я все равно что ослепла. Интересно, кто-нибудь дома знает, что меня до сих пор нет? А если меня пойдут искать, успеют ли найти, пока я не замерзну насмерть? Щеки горят от холода. Мокрые дорожки от слез как будто обледенели. Я не чувствую кончика носа, когда дотрагиваюсь до него, и бедер тоже. Что, если у меня уже случилось обморожение?
Я вспоминаю бездомного, который просил милостыню в нашем квартале и спал в узких переулках между домами. Однажды зимой он лишился трех пальцев на ногах и одного на руке. А на следующий год отморозил все остальные.
Я думаю о маме, которая меня ждет. Думаю о том, что, если не вернусь домой, она останется тут совсем одна, в плену у незнакомца — незнакомца, который явно что-то скрывает.
Еще я вспоминаю о том, как после папиной смерти маме долго было грустно.
Я стискиваю зубы, плотнее запахиваю пальто, подтягиваю шарф и засовываю ладони под мышки. И иду вперед. Неожиданно из-за белой пелены вырастает небольшой одноэтажный домик. Из его окон льется яркий свет точь-в-точь как от маяка, и я, будто сбившийся с пути корабль, который стремится к порту, бреду к домику и едва не всхлипываю от облегчения, когда дохожу до двери и стучусь.
Никто не открывает. Из дома не доносится ни звука. Слышно только, как мимо ушей со свистом проносятся снежинки. Меня трясет от холода. Я смотрю налево и, когда неистовый порыв ветра рассеивает снежную завесу, вижу очертания стоящего неподалеку здания. Колокольня с остроконечной крышей. Круглые окна с витражными стеклами. Это маленькая церковь.
Я снова стучусь, посильнее: наверное, в этом домике живет местный священник. Мама вроде говорила, что на острове есть свой священник. Или он плавает туда-сюда на пароме, чтобы проводить здесь службы?
— Ау!
Сложив ладони вокруг глаз, я заглядываю в окно.
Домик маленький, но обставлен со вкусом. Камин с чугунным газовым баллоном-нагревателем — такие есть в некоторых комнатах в моем новом доме. Кровать, застеленная стегаными одеялами. Крепкий деревянный стол и стул. Рукомойник с водопроводом. Свет — похоже, электрический. Во всей обстановке нет ничего необычного — на Норт-Бразере везде так. Но стены, вернее то, чем они увешаны, обычными не выглядят.
Бумага. Бумага, бумага, бумага.
Газетные вырезки. Обрывки записок. Желтые, белые. С пятнами от расплывшихся чернил. Письма, набранные на печатной машинке. Письма, написанные от руки. Письма с темной ажурной окантовкой. С летящими наклонными буквами. Страницы, вырванные из книг. Лабораторные отчеты. Рисунки и диаграммы. Календарь с перечеркнутыми накрест числами, ведущий отсчет до даты, жирно обведенной красным.
— Славно, что ты пришла, — раздается вдруг чей-то голос. Ахнув, я резко оборачиваюсь. Скрестив руки на груди, Мэри Маллон, в длинном пальто из дубленой кожи и пушистой черной шапке, стоит у меня за спиной, держа на поводке свою собаку. — Ты же знаешь, что за тобой следят?
Я в ужасе таращусь на нее.
— Так это… это вы? Вы следили за мной?
Не может такого быть. Она слишком высокая и плечистая. И она точно вышла на улицу совсем недавно — ее даже снегом не успело замести.
Мэри смеряет меня взглядом.
— Я что, похожа на человека, который располагает временем, чтобы гоняться за маленькой девочкой? Не я за тобой следила.
Она показывает себе за спину, и я поворачиваюсь, ожидая увидеть какое-нибудь чудовище. Но вижу лишь Царапку — кот, которого едва видно сквозь летящий снег, сидит, подрагивая тощим хвостом. Когда он замечает меня, хвост начинает быстро дергаться из стороны в сторону.
— Так и знала! — восклицаю я и кричу ему: — Что тебе от меня нужно?
Мэри переводит взгляд с кота на меня,
