то и дело любуясь своей работой.
— Это что же такое? — изумленно остановился у двери Иван Андреевич.
— А-а, явились!.. — приветливо поднял голову Жак. — Устроили вам праздник. Будет мальчишник.
— Спасибо... Но, право же, нет повода...
— Как нет, господин профессор? — улыбался Уоткинс и щурил глаза. — Теперь вы наш. Остались в научном Центре. Для нас это не рядовое событие. Мы уже информированы, вот и решили отметить... — обвел он вытянутой рукой накрытый стол. — Прошу вас. — И услужливо отодвинул для гостя стул.
Искусственными, театральными показались его жесты, нарочитыми слова. «Как всегда, чрезмерно мнителен», — урезонил себя Иван Андреевич.
Рассаживались чопорно, клали руки на колени и будто выжидали, что со стороны кто-то подаст команду начинать. Вдруг всполошился Уоткинс:
— Где мои любимые томаты?
Тотчас из-за стола выскочил Жак и бросился в соседнюю комнату. Вернулся он с тарелкой, полной красных, налитых соком помидоров. Уоткинс придвинул тарелку к себе. Вожделенно осматривал он каждый готовый лопнуть от одного прикосновения помидор, на порозовевшем лице заиграло счастье. Тут же, не отрывая взгляда от тарелки, он осторожно полоснул ножом по самому крайнему помидору, посыпал его перцем и солью:
— Этот мне подойдет. — Нацелившись ножом на следующий помидор, он осмотрел его, ощупал со всех сторон: — И этот подойдет. Почему самые вкусные вещи подают гостям? Разве хозяева — люди низшей породы? Это меня обижает, господа. Церемония гостеприимства, скажете. Чепуха! Я тоже человек не из отряда мелкоты...
Жак и Хаббарт настороженно косили глазами в сторону Петракова. Даже им, хорошо знавшим Уоткинса, такие слова были в диковину. Иван Андреевич молчал. Его будто обдали из-за угла холодной водой. Нет, нельзя нараспашку здесь, нельзя... Он окинул взглядом сверкавшие тарелки, громоздко встопоренные зеленые салаты.
— Уж не мое ли присутствие обижает вас, господин Уоткинс? — тихо спросил Иван Андреевич, не повернув головы в сторону соседа.
— Как понимать — это ваше дело, — с готовностью отозвался Уоткинс. Он пытался казаться наивным, однако всеобщее молчание оголило, выставило фальшь наружу. Понял, придется объясняться не пустяковыми оговорками, а всерьез. — Эгоист, скажете? Все мы такие, только я один среди вас объясняюсь напрямую. Вот и все!
Недовольно склонился над тарелкой Иван Андреевич. «Вот какие ученые... Вот так помощнички у Гровса...»
— Все равно, господин Уоткинс, это — бесцеремонность. Не пойму вас... Хорошо ведь, когда людям делаешь приятное, правда? А вы...
— Ну что я!.. — твердел голос Уоткинса. — Каждый человек действует по-своему. Поздно мне перевоспитываться, на своей шкуре испытал: если проворонишь что-то очень важное для себя, то никто не протянет на подносе... Не нагоняйте туману, господин Петраков. Томаты — дело пустяковое. Речь о большем. За столом узкий круг, можно быть откровенным. Даже в мелочах бытия, как вы заметили, я не маскируюсь. А вы?.. Ну, это ваше дело. Пардон, господа! В своем кругу позволяю себе быть просто человеком. Кому нравится всю жизнь находиться в дипломатическом фраке, те пусть... как хотят. Повторяю, я высказался, господа!
— Действительно, высказался!.. Постыдились бы!.. — возмущенно колол взглядом Уоткинса покрасневший Жак. — Не о дипломатии речь, а просто о человеческом приличии.
— Он наш, наш! — коротко тыкал пальцем Уоткинс в сторону Ивана Андреевича. — Чего же тут... приличие... Со своими людьми можно попроще. Вы еще молоды, Жак, а я уже нахлебался жизни. Убедился: быть везде самим собой — великое дело! Реже проигрываешь. Другим людям проще с тобой.
— Жаль, торжественный обед поломался, — будто кого-то укоряя, блеснули очки молчаливого Хаббарта.
Иван Андреевич медленно, нехотя очистил банан.
— Господин Уоткинс, я прошу вас расшифровать слова «он наш, наш». В единомышленники меня записали? Да, я согласился поработать, но это вовсе не означает, что я — ваш единомышленник. Или лучше было отказаться от предложения господина Гровса?
— Не надо умничать, — отмахнулся от Петракова Уоткинс. — Наш, и все тут. Вы к каждому слову будете придираться, а я должен расшифровывать. Вот еще!
Встал Жак. Он был сумрачен.
— Господа, предлагаю тост за успех уважаемого профессора. За предстоящий успех! И, ради бога, прошу ни слова больше... Ни одного лишнего слова! Ведь нам работать вместе, а мы начинаем ссориться.
Иван Андреевич поднимал вилкой с края тарелки увядшие листья салата.
— Признаюсь, пить мне вовсе не хочется. Не за что. О каком успехе речь? Это из области желаемого. С великим удовольствием оставил бы я этот стол, ваш научный Центр, извините, но буду откровенным до конца, и вас, господа. К сожалению, я поддался на уговоры господина Гровса, связал себя словом.
— А если бы не поддались на уговоры, то что бы произошло? — съехидничал Уоткинс.
— Перестаньте! Слышали тост?! — едва ли не с угрозой обратился к нему Жак.
— Слышали, слышали... — будто бы испугавшись, заторопился Уоткинс. Он протягивал руки то к подносу с салатом, то к апельсиновому соку, то к бутылке с коньяком. — За успех, да? Ну, значит, за успех. — И первым опорожнил рюмку.
Иван Андреевич не стал пить. Зато Жак, Уоткинс и Хаббарт усердствовали, Петракова для них словно не существовало. «Не пьет? — взглядывал кто-нибудь иногда на гостя. И тут же отворачивался, чтобы налить себе еще. — Ну и пусть не пьет...» Есть Ивану Андреевичу тоже не хотелось, он перекладывал истыканные вилкой дырявые листья салата с одного места на другое. «Он же вполне нормальный человек, этот Уоткинс, так что его болтовня вряд ли случайна. Что кроется за его словами? Ну надо же было согласиться у Гровса! Солдаты... Если бы не эти молодые люди...
За столом почти не разговаривали. Поведение Уоткинса выбило из колеи Жака и Хаббарта. Иван Андреевич сидел, откровенно позевывая.
Обед затягивался. Чтобы не терять времени даром, Иван Андреевич вынул записную книжку, попытался наметить, что же потребуется, с чего начать свою работу над солдатом. Едва-едва проклюнулась интересная мысль, и он уже щелкнул тонким замком авторучки, чтобы записать, как вдруг Уоткинс по-старчески закашлялся и швырнул вилку на скатерть.
— Осуждаете меня? — нацелился он недружелюбно взглядом на Жака и Хаббарта. Выдернул короткую салфетку из-за воротника, и галстук бабочка сполз в сторону, показав верхнюю не застегнутую пуговицу сорочки. — Будете докладывать? А я не боюсь! И гостя нашего не стыжусь. Да какой он теперь гость? Такой же, как и мы...
— Одумайтесь, Уоткинс! — прикрикнул Хаббарт.
— Что, свою
