всемирно известных научных библиотеках или никому не известных архивах. Даже если по ходу работы над эссе насобирается пятьсот сносок, все их следы будут стерты.
Эссеист рискует всем. У него или у нее нет страховки ученого – тех самых пяти сотен сносок, – и поэтому приходится полагаться только на собственный голос.
Эссеист не просит разрешения. Ему или ей не нужно опираться на чей-то авторитет, чтобы осмелиться сказать свое слово. Но если эссеист не способен выстроить ясное и четкое «я», вся работа летит к черту. При этом «я» не обязательно должно быть представлено в виде образа – это может быть голос, оттенок речи, угол зрения.
Задача эссеиста – найти нужную форму. Как и ученый, он также должен и описывать, и анализировать, но прежде всего – искать форму.
Хотя, с другой стороны: зачем одно противопоставлять другому? В этом-то и суть. Эссе сродни широким и щедрым объятьям. Случай Линдквиста убедительно доказывает: форма эссе и форма научного труда дополняют друг друга. Просто дело в том, что хорошее эссе преподносит все накопленные знания в легкой форме. Это не значит, что тяжесть в эссе под запретом, просто тяжесть должна быть подана в форме намека.
2
Свен Линдквист поставил свое писательство на службу реальности. Он делится тем, что прочитал, увидел и услышал, что чувствовал, что пробовал на вкус и запах, не больше и не меньше. И всё это он описывает объективно, рассудительно и с большим энтузиазмом. В реальности столько удивительного, что выдумка кажется излишней. Чем ближе вы подбираетесь к реальности, тем более значительной она предстает. Реальность для Линдквиста – верный союзник, средоточие подлинности и путеводная звезда.
Какой же стиль соответствует такому взгляду на мир и на писательство? В «Дайверах пустыни» есть фрагмент, представляющий своего рода квинтэссенцию поэтики Линдквиста. Автор пишет, что любимым его чтением в детстве и ранней юности были «Инструктаж для бойцов пехоты», «Книга бойскаута» и уже упомянутая выше «Сила и ловкость».
Также называются книги для мальчиков, повествующие о различных опасных ситуациях. «В книгах моего детства не было недостатка в захватывающих приключениях. Но в них был один серьезный изъян – чувствовалась нехватка опытных знаний», – пишет Свен Линдквист.
Опытные знания, вот оно что! Ничто не способно восполнить недостаток опытных знаний – ни захватывающий сюжет, ни изящество стиля. Мы слышим здесь голос строгого критика, мы узнаём идеал будущего писателя. Линдквист продолжает:
Спросите Эдварда С. Эллиса, как именно у Оленьей Ноги получалось «незаметно пробираться сквозь заросли», и ответом вам будет молчание. Потому что Эллис не был индейцем. Он понятия не имел, как это делается. Мне это было ясно уже по тому, как он писал.
Свен Линдквист тоже не индеец, но он способен отличить истинное от ложного. Как это возможно? И здесь мы приближаемся к самой сути его писательской программы. Опытные знания, вероятно, проверяются не их соответствием реальности. Настоящий опыт оставляет следы в самом языке. Подлинное знание отражается в стиле повествования.
По мнению Линдквиста, одним из счастливых исключений среди авторов приключенческой литературы был Антуан де Сент-Экзюпери, создатель «Маленького принца» и ряда произведений о летчиках и полетах. Сент-Экзюпери хорошо знал то, о чем говорил:
Сент-Экзюпери был настоящим летчиком. Он знал, как пилот по вибрации в собственном теле определяет, когда пятнадцать тонн материала достигли той «зрелости», которая позволяет машине взлететь. Он знал, каково это – поднять самолет с земли «движением, словно срываешь цветок» и позволить ему парить в воздухе. Его знания – не тонкая фанерка, прикрывающая огромное невежество. Сент-Экзюпери был подлинным знатоком. Когда он называл солнце пустыни «бледным мыльным пузырем» в горячем мареве, я понимал, что он действительно видел это. Он был там. Это чувствуется в самом языке.
Как мало кто другой, Сент-Экзюпери освоил искусство передачи опыта и знаний через стиль. Это не значит, что знания должны подаваться в виде формулировок. Подобное было совершенно чуждо Сент-Экзюпери. Знания и опыт проявлялись, скорее, в мелочах, в деталях – например, в описании того особенного момента, когда самолет отрывается от земли, или в неожиданном сравнении солнца с бледным мыльным пузырем.
Так мы перешли от опыта, знаний и наблюдательности к языковой выразительности как таковой. «Сент-Экзюпери был первым писателем, который помог мне понять, что такое стиль», – признается Линдквист. Целая поэтическая программа скрыта в строках, приведенных выше. Настоящее опытное знание проходит испытание на подлинность, если оно порождает метафоры вроде солнца, похожего на бледный мыльный пузырь.
На самом деле, удивительно слышать подобные признания от писателя, который всю свою жизнь служил реальности. Он не говорит ни слова о зеркалах, которые нужно держать перед миром, чтобы запечатлеть его во всей его кипучей активности. Ни слова о реальности, которая легко стекает с пера прямо на бумагу.
Вместо этого говорится о том, что реальность нужно переформулировать, чтобы осознать ее и поверить в нее. Причем переформулировать в новых, незнакомых терминах. Солнце больше уже не просто солнце. Оно – «бледный мыльный пузырь». Большое становится малым, космическое – по-домашнему уютным, вечное – хрупким. Сент-Экзюпери хочет быть верным своему чувственному опыту, и именно поэтому преобразует его.
Миры мыльного пузыря и солнца очень далеки друг от друга. Единственное – и солнце, и пузырь имеют круглую форму, отсюда и свежесть образа. И мы сразу же пониманием, каким чутким восприятием обладал Сент-Экзюпери, мы чувствуем, как пыль и песок лезут в глаза, как мало греет солнце, и как скоро небесное светило может исчезнуть из поля зрения…
В реальности есть своя поэзия, даже в трезвом и прозаичном, на первый взгляд, мире Свена Линдквиста. Главное – знать, как правильно подступиться, и эта лирическая сторона реальности проявится. Поначалу может показаться, что фантазия, мечтательность и поэзия совершенно чужды вселенной Линдквиста, но при более внимательном взгляде в этом писателе-документалисте обнаруживается удивительная чуткость и восприимчивость. Как, например, в описании путешествия в сектор Тарфая в Сахаре. «Вдали в полуденном мареве дрожат шатры кочевников из козлиной шерсти. Их жены и дети бродят в тени своего бремени», – пишет Линдквист в «Дайверах пустыни».
Солнце в зените, так что мы не ожидаем увидеть никакой тени, и тем не менее тень есть, и в прямом, и в переносном смысле. Но она не приносит облегчения. Линдквист внедряет образ тени в описание повседневной жизни кочевников, причем именно там, где обозначается отсутствие тени. Таким образом, одно лишь слово в неправильном месте воссоздает картину жизни, наполненной тяготами.
Или же эти тяготы настолько велики, что сами образуют тень.
