Павлова хотел написать на меня заявление, но мой — все уладил. Это последнее, что он сделал для меня. Я не знаю, чего ему это стоило. Мне, если честно, безразлично. Я был готов к любому исходу.
Смотрю на отца. Выглядит отлично: стрижка, костюм, дорогой парфюм, но это только на первый взгляд. Уголки губ опущены вниз, лицо бледное, спина напряженная.
— Мне пора, — отец смотрит на меня, как на чужого человека: вежливо и холодно, — если мать позвонит — денег не давай.
Не позвонит. Последний раз мы разговаривали с ней года полтора назад, когда у Михаэля, ее нового мужа, были финансовые трудности. Она познакомилась с ним в Германии, в частной клинике, во время реабилитации после смерти Гели. Он проходил там практику. Назад мама не вернулась: вышла за него замуж. Отец ни на чем не настаивал. Я был уже совершеннолетним: их спокойно развели, по обоюдному согласию.
Геля словно была основным звеном, которое крепко соединяло нашу семью. После ее смерти все развалилось. Мы все стали чужими людьми. Говорят, трудности либо сплочают, либо отдаляют. Нас расшвыряло в разные стороны.
Смотрю на удаляющиеся спины охранников и сажусь прямо на плиту.
— Привет, малышка. Как ты тут? Не мерзнешь?
Вокруг ни души. Осторожно смахиваю рукой капли и ложусь на край плиты. Толстовка тут же промокает. В этот день я особенно остро ощущаю бессмысленность своего существования и одиночество. Еще очень сильно жалею Гелю, родителей и себя. Лет до девятнадцати я плакал. Плакал на кладбище, дома по ночам, плакал, напившись, и плевать, что мужики не плачут. Плачут, просто им не позволяют, стыдят за это.
Потом перестал.
Смотрю в небо, затянутое тучами. В голове всплывает: «Когда я смотрю на небо, мама, я летаю» (прим. — Баста «Я смотрю на небо»). Я не верю в жизнь после смерти, но очень хочу, чтобы моя Геля переродилась, и ее новая жизнь была счастливая, беззаботная, радостная.
Лежу, пока окончательно не замерзаю. Кажется, что мерзнут даже кости. На прощание глажу пальцами плиту, поднимаюсь и иду на выход. Старушки уже нет на месте. В машине проверяю телефон. Пропущенный от Бусаева и сообщение от Тима. Они всегда пытаются поддержать меня в этот день, но я не хочу никого видеть. Вернее, не так — я не могу никого видеть.
Включаю подогрев сидения и быстро ищу ближайший, открытый бар. Шаг второй на сегодня — налакаться до потери памяти. Включаю навигатор и еду в бар с оценкой два и три, но мне пофигу.
Первые пару локаций я помню хорошо, даже активно закусываю лимоном. Хорошенькая официантка пытается ненавязчиво завести разговор, но быстро понимает, что меня лучше оставить в покое. Люблю понятливых людей.
Третий бар помню смутно, кажется, я спал, лицом в стол. Кто-то толкал меня в плечо, а я мычал и матерился. За окном уже было темно, а в баре шумно и накурено.
А потом временная дыра. Ни хрена не помню. Полная потеря ориентации.
— Влад, Влад. — слышу обеспокоенный голос Марго. — Соколов! Соколов, ты живой вообще? — Настойчиво трясет меня за плечо.
— Отвали, — еле ворочаю языком. Тошнит жутко. Все плывет перед глазами. — Хватит мне сниться. Пошла вон. — Пытаюсь отмахнуться, но ударяюсь костяшками пальцев.
Больно, жесть. Шиплю и заваливаюсь на бок. Запах горькой ириски такой сильный, что я чавкаю губами.
— Свинья пьяная. — Последнее, что слышу голосом Марго и проваливаюсь в небытье.
Наконец-то.
17
Марго
Мама сегодня пребывает в благодушном настроении. Папа сократил свой воскресный прием: еще две недели назад он взял билеты в театр.
— Маргаритка, на нижний не закрывай. Будем поздно. — Мама едва не приплясывает на месте. Сто процентов уговорит папу на пешую прогулку после спектакля.
Родители любят ходит на балет или в театр. Стараются выбраться хотя бы раз в два месяца. Я редко составляю им компанию. Предпочитаю остаться дома и насладиться одиночеством. Сегодняшний вечер я посвящу не учебе, которая стоит поперек горла, а мятному чаю, тканевой маске и новой дораме. Сегодня я не буду ни о чем думать. Я ужасно устала. Весь вчерашний день я провела с Мариной и Тасей, только ночевать вернулась домой.
Последние дни вконец вымотали меня. Я чувствую себя, как пустой, пыльный сосуд.
— Хорошего вечера. Пап, смотри за мамой лучше, а то она сегодня вон какая красивая.
Мама счастливо хохочет и поправляет подол платья. Папа надевает черный кардиган и целует меня в щеку.
— Это ты еще ее лосины в девяносто девятом не видела. — Посмеивается он.
Закрываю за ними дверь. Улыбка сползает с лица, как же я морально устала. Скорее бы каникулы. Я забуду о Соколове, как о страшном сне. Какой у него курс? У Бусаева точно последний. Может, и Соколов скоро выпустится, и все проблемы рассосутся сами собой?
Принимаю душ и иду на кухню делать себе салат с тунцом. Включаю на телефоне музыку. Оставляю только нижний свет. Мою овощи, медленно режу, концентрируясь на процессе, и следом выкладываю в стеклянную миску тунец из банки. Открываю дверцу шкафчика под мойкой — ведро полное, да и банка из-под тунца будет вонять: лучше вынести мусор.
Надеваю толстовку. Беру ключи и мусорный пакет, открываю входную дверь. Она застревает на полпути, как будто ее что-то тормозит. Толкаю еще раз — не поддается. Выглядываю из-за двери и офигеваю: привалившись спиной к стене, прямо на полу сидит Соколов. Голова свесилась на грудь, ноги вытянуты. О них, собственно, и застопорилась дверь.
Светлые волосы взъерошены, лицо бледное, синяя толстовка чем-то испачкана. Переступаю через его ноги, перегородившие почти весь коридор, и прикрываю за собой дверь.
— Влад, Влад. — Зову его. Ноль реакции: повышаю голос. — Соколов! Соколов, ты живой вообще?
Он мычит в ответ. Хмурит брови. Присаживаюсь перед ним на корточки и понимаю, что он в стельку пьян. От него несет, как от ликеро-водочного. Сколько же нужно было выпить, чтобы такого кабана здорового свалило?
— Соколов. — Трясу его за плечо.
Он разлепляет глаза. Взгляд мутный. Страдальчески морщится и бормочет заплетающимся языком.
— Хватит мне сниться. Пошла вон.
Кажется, что из его речи пропали все гласные. С трудом понимаю, что «Пшл-а внн» означает «пошла вон». Ну, спасибо. Приполз ко мне под дверь, а теперь посылает. Хорошо еще, что родителей нет дома. А то бы мама вцепилась в меня бульдожьей хваткой, пока бы не выяснила, что это за «щегол», и что ему от меня нужно.
Соколов резко замахивается и с размаха бьет кулаком по стене.
