декорацию к спектаклю про советскую коммуналку.
Тай дёрнула за шнурок, под потолком стала разгораться тусклая лампочка. Обои на стенах были вроде бы жёлтые, но какие-то пятнистые, как шкурка перезрелого банана. Я бы сейчас съела банан. Или мамин суп с фрикадельками. Да что угодно бы съела, даже ту странную черешню. Интересно, Тай будет меня кормить? Я же в гости к ней пришла, гостям всегда предлагают чаю. Надо как-то намекнуть.
– Ты не могла бы мне чаю сделать?
– Нет, не могла бы. А почему они тебя к большому Экрану не подпускают, знаешь?
Я так подвисла, что не сразу поняла, о чём она меня спрашивает. Я вообще в гостях или в заложниках? Ответила побыстрее.
– Потому что у меня другие воспоминания, станет понятно, что я чужая.
– Глупость! Всем без разницы, какие там воспоминания, важно, что яркие. За яркие больше платят.
– Что?
– Деньги дают, вот что. Энергия стоит денег. Тебе хоть раз мать Анатолия давала деньги? А Юра? Хоть медяшку? А?
Я пожала плечами. Посмотрела на узкие мыски своих туфель. Пыльные какие! Платье, туфли, шарфик – всё строгое, наверное, выбирала мама Толли.
– Но мне и не нужны деньги, Тай. У меня всё есть. Одежда, еда. Они меня кормят, я греюсь их экраном…
– Сколько ты этому Экрану скормила? Считала когда-нибудь?
– А зачем?
– Затем что ты – дура. Твоими истериками можно согреть целый дом милосердия. И накормить два дома… Знаешь, сколько жрёт плита?
– Понятия не имею.
Я не хотела это всё обсуждать. Мне нужно было узнать другое: как отсюда выбраться, как попасть к своим. Я сама у них всё спрошу! Если только меня не перехватят по дороге… Я так и стояла у двери. Хорошо слышала, что происходит в коридоре и других комнатах. Свист чайника, звяканье посуды, плач младенца… Кто-то прошёл по коридору в одну сторону, потом в другую… Запахло жареной картошкой.
Мне снова надо дёрнуть дверь и убежать. Второй раз за сегодня. Юра не пускал меня к Экрану. А куда меня не пускает Тай? Она стояла между мной и дверной ручкой, вплотную, как в утреннем вагоне метро… У них здесь нет метро! И вообще ни черта нет. Хочу к себе.
– Ну? Ты мне всё сказала. Я могу уйти?
– Нет.
Тай стояла возле двери и смотрела на меня такими же бешеными глазами, как и Юра.
– Зачем я тебе нужна?
– Согрей меня!
Чего? Но она повторила.
– Согрей меня! Пожалуйста. Мне очень страшно.
5
Мысли брызнули во все стороны, как капли. Я даже дёрнулась – так, будто в меня реально попали брызги из лужи. Как согреть Тай?
Вспомнились страшилки, в которых покойники просили их обнять или пригласить в дом или ещё что… Притягивали к себе. И Тай сейчас тоже тянула руки! В комнате было холодно, освещение такое тусклое… Кожа кажется желтоватой, губы тёмными, неживыми… Как у покой…
Я вспомнила, как мы встретились во дворе книгоубежища. Вокруг были скульптуры, я приняла их за людей. И живая Тай, которую я приняла за…
А вдруг она и вправду ожившая… местная нечисть, библиотечный призрак? Значок-капельку сорвала! Может, она такого боится, как наша нечисть боится свечек, крестов и святой воды! Я сунула руку в карман, зашарила. На пол вывалился платок с моим инициалом. Я вытащила из него капельку, зажала в кулаке. Тай подняла платок, вгляделась.
– Красивая вышивка. Мама Толли подарила?
Я кивнула, только потом дошло, о чём Тай спрашивает. Наверное, мама Толли, да. Платье-то от неё, из её дома.
– Не теряй. Красивый! Она меня тоже вышивать учила…
– Кто? Где?
– Мама Толли. В доме милосердия. Ну что, поможешь согреться?
Я пожала плечами. Что она имеет в виду? Но Тай не тянула ко мне руки и не показывала клыки, не оборачивалась скелетом. Она двигала кровать. Ту, за которой на стене был коврик с узором из розочек… Даже не коврик, а кухонная скатерть типа клеенки. Розочки, кружавчики. Тай их отдёрнула. За скатертью прятался экран. Большой. Не как дома у мамы Толли. А как у нас дома, у моих родителей в спальне. Для папиного футбола и маминого фигурного катания. И для моих мюзиклов.
Тай выкатила кровать на середину комнаты, так, чтобы можно было лежать и смотреть в экран. Ну реально как у нас. Не хватает папы с чипсами и солёным арахисом. Чтобы прислониться к его плечу и дремать под «Моану», я её смотрела не помню сколько раз. Мы с папой спорили на «камень-ножницы-бумагу», я всегда была за «Моану», а папа или за «Зверополис» или за «Короля Льва».
– Согрей меня! Покажи свой мир! – Тай не то просила, не то приказывала. – Я тоже хочу, чтобы мне было тепло.
«Хочу» или «требую»? Тай смотрела на меня… как зритель, вот! А я люблю зрителей, меня так учили. Я села поудобнее, сосредоточилась, словно вспоминала текст роли. Экран мигнул, на нём проступили разноцветные огоньки, как будто бы сзади включили ёлочную иллюминацию, которая медленно гаснет и медленно загорается…
Так и было когда-то, в новогодние каникулы. Мы валялись с папой, смотрели мульты, мама была в музее, у них в каникулы очень много народа, сплошные квесты и ёлки… И мы с папой смотрели все мои любимые мульты подряд, а потом взяли наши оранжевые «ватрушки» и пошли в парк, было очень темно и морозно. Папа меня вёз по аллее, над нами грохотал фейерверк, мы смеялись, изо рта шёл пар, и у меня мёрзли кончики пальцев и нос.
– Холодно, Дым?
Тай взяла меня за руку. У неё пальцы оказались куда теплее моих. Я будто до сих пор была в том парке, в том зимнем вечере…
– Холодно? Ты показывай, показывай. Это согревает!
В комнате мигнул свет, погас, потом опять зажёгся, слабенько… Меня такой бесит, лучше уж нормальная темнота.
– Выключи?
– С радостью. Лишние деньги на такую дрянь переводить…
Тай говорила как очень взрослый человек. Будто она сама зарабатывала эти деньги и сама платила за свет, за комнату, за еду. Кстати, о еде. Чаю бы!
– Не отвлекайся!
Оказывается, экран сиял слабее, на нём уже не было картинки, так, пятна какие-то… как перед глазами после салюта. Тай крепко сжала мою ладонь.
Мне показалось, что я уже давно знаю Тай, просто мы знакомы не в этой жизни, а в той моей. Так тоже бывает во сне. У меня так было, ещё до аварии.
Однажды мне приснилась наша театралка, и там на репетиции была незнакомая девочка. Её в реальности моего сна все называли почему-то Алёной Коробкиной, и я тоже называла. Хотя вообще-то я прекрасно знала эту самую Алёну Коробкину, она была из параллельного. Мы вместе в театралке занимались, она ужасно противная, а все считали, что хорошенькая, потому что тоненькая, рыжая и глаза такие, как у лисички. Ну
