в автобат все-таки советую. Метель, слышите, как расшумелась?..
Петр Николаевич посмотрел на часы. Еще не было и двенадцати. В иной обстановке совет старшины показался бы разумным и к нему следовало бы прислушаться, сейчас же беспокоила другая мысль. А если к утру часть снимется с места? С первого же дня оставить взвод и потом где-то его разыскивать? Нет уж, лучше возвратиться!
— Как, тезка, хватит силенок? — спросил Широнин у своего спутника.
— Да что вы, товарищ лейтенант, нам ли на погоду смотреть? Вроде и неудобно перед полковником будет.
— Ну, тогда собираемся.
Петр Николаевич сразу заспешил, словно опасался, что поддастся уговорам старшины, соблазнится теплым жильем, а оно ой-ой, каким было заманчивым после двух бессонных ночей.
Через несколько минут двинулись в обратную дорогу. В низко нависших снеговых тучах утлой лодчонкой мелькал и тут же исчезал в набегавших гребнях узкий молодой месяц. Прикинув на глаз расположение хутора, тянувшегося вдоль опушки леса, Широнин решил, чтобы не тратить времени на разговоры с разводящими, направиться не по улице, как прежде, а въехать прямо в лес. Тут-то им и была совершена ошибка, о которой позже пришлось пожалеть.
Месяц вскоре надолго канул в темноту. Надвинулись новые, еще потяжелей вихревые текучие тучи, и даже в лесу лыжники почувствовали, что метель не только не ослабевает, а усиливается. Раскачиваемые шквальным ветром, скрипуче переговаривались и стонали сосны. Казалось, что буран оборвал с их глухо гудевших верхушек всю хвою и теперь метал ее иглы в лица — не открыть ни глаз, ни рта. Лыжники тяжело наваливались на ветер то правым, то левым плечом, упрямо пробивались сквозь белую кутерьму. И тут совершил ошибку и Петя Шкодин.
— Товарищ лейтенант, — крикнул он, останавливаясь и рассматривая что-то на снегу.
— А-ат, а-ат, — донесся до Широнина оборванный ветром крик, и Петр Николаевич тоже остановился, всмотрелся туда, куда тыкал палкой красноармеец. На снегу темнела лыжня.
— А-аша-а! — кричал Шкодин.
«Наша ли? — мелькнуло на миг сомнение у Широнина. — Нашу-то давно, должно быть, занесло». Но тут же неприятное сомнение развеяла приятная, подсказанная обессиленным телом мысль, что если эта лыжня именно та, которую час назад они проложили, значит можно с уверенностью, без всякой опаски держаться заданного ею направления, не заглядывать то и дело на компас, не задумываться над азимутом. И подобно Шкодину, приняв желаемое за реальное, Петр Николаевич свернул по лыжне чуть влево…
Еще полчаса ходьбы. Лес кончился. Лыжники напрягли силы, прибавили шаг, ожидая, что вот-вот начнется спуск к реке. Но неожиданно после трехсот-четырехсот метров, пройденных по степи, вновь перед ними взмыли и загудели высокие сосны бора, и Широнин понял, что они шли не степью, а поляной, что они сбились с пути. Теперь, не зная места стоянки, ориентироваться стало трудней. Сжав одеревенелыми ладонями компас, Петр Николаевич смотрел, как трепетала мерцающая фосфорической зеленью стрелка, пока, наконец, не уперлась своим острием в направлении леса. Значит, на северо-запад нужно было идти вдоль его опушки.
По карте на одной из полян — на той ли, где они находились? — жались к бору несколько отдельных дворов; знаки, как ни трудно было их рассмотреть при ослабевшем луче фонарика, показывали, что это лесничество, пасека. Двинулись вдоль опушки и вскоре, действительно, наткнулись на какую-то изгородь, за которой темнел угол хаты.
Широнин оставил на всякий случай Шкодина дозорным, а сам перешагнул через изгородь и бесшумно метнулся меж деревьями садика к окошкам хаты. Стекла были чистые, без единой морозной узоринки. В одном из них чернела ничем не заткнутая дыра, и Петр Николаевич почувствовал даже облегчение от того, что хата нежилая, покинутая. Поднялся на крыльцо, открыл подпертую сугробом дверь, шагнул по зашуршавшей под ногами соломе в темноту, прислушался. Да, пусто… Очевидно, хозяев угнали при отходе немцы, а возможно лесники и сами ушли отсюда, чтобы держаться в войну поближе к людям. Не было никого и в двух других домах.
— Ну, Петро, придется нам здесь заночевать. Что же блуждать по лесу? — сказал Широнин, убедившись в том, что метель не собирается утихать и будет бушевать до утра.
— По мне, все равно, товарищ лейтенант. Коль так получилось, заночуем, — с деланным безразличием произнес Шкодин. До этого он не проронил ни слова, ничем не выдал своей усталости. Сам же вызвался идти вместе с командиром взвода, что уж тут хныкать! А между тем изнеможение было таким, что все тело казалось оцепенелым, и только щеки, которые он частенько — чтобы не отморозить — натирал снегом, жгуче горели. И все же еще больше устал Широнин и потому, что был куда старше, и потому, что сказывались вторые сутки, проводимые им в дороге… Можно ли считать отдыхом короткий сон на ферме и еще более короткую передышку на ПСД?
Для ночлега выбрали самую маленькую, расположенную в глубине двора хатку. Правда, кроме узкого топчана, в ней ничего другого не было, но зато глинобитный пол устилала на полметра солома, и Широнин, зарываясь в ней, блаженно ощутил, как отдалились и стали глуше голоса разыгравшейся пурги.
— Ну, разрешаю тебе, Петро, часок поспать, а я посумерничаю, — сказал Широнин.
— Нет уж, товарищ лейтенант, — категорически запротестовал Петя, — давайте начнем с вас, а мне, право, спать не хочется, я посижу. — Петя прислонился спиной к бревенчатой стене, как под перину, сунул под солому озябшие ноги.
— Смотри тогда, — согласился Широнин, — ежели что, сразу буди. Полчаса подежурь… а потом я… этак, якуня-ваня, лучше будет… да можешь и ты поудобней располагаться, — уже бессвязно роняя слова, Петр Николаевич так и упал в сон с дремотным шепотком на губах.
За стеной продолжало мести.
Петя снял и поудобней пристроил рядом с собой автомат, пощупал гранату в сумке, затем вспомнил о своем трофейном пистолете — в нем ведь тоже было с пяток патронов — и вынул его, положил перед собой на топчане. Мало ли что может случиться, ночь велика. Потом встал, плотнее притворил дверь.
Тишина, стоявшая в хате, жаркое дыхание Широнина над ухом, тепло, расплывавшееся по телу, напомнили ставшее давним, давним: дом в Лопухинке, поздний ночной час, когда по требованию матери он Закрывал книгу, тушил лампу, но еще долго ворочался в кровати, мысленно возвращаясь к картинам прочитанного.
— Да спи уж, спи, неугомонный! — строго прикрикивала мать, — завтра в школу в семь часов подниму, слышь, что говорю?
Не откликался, делал вид, что спит, а сам в пылких мечтах скакал в эскадроне рядом с Павкой Корчагиным или вразмашку переплывал холодный Урал, или с отрядом сучанских партизан шагал по хмурой приморской
