своего пилота с подлинным блеском, заставляя поверить и в его нервическую жестокость, и в обретенную позднее мягкость. Не стоит забывать, что этот актер, хорошо зарекомендовавший себя у сэра Барри Джексона, был первым исполнителем Стэнхоупа в “Конце пути”, а в прошедшем году с неизменным мастерством играл в неизменно проваливавшихся пьесах. Дай бог, чтобы на этот раз злополучная цепь была порвана. Так или иначе, его время придет».
Однако “Последний враг” тоже потерпел крах, не вписавшись из-за своего горького привкуса в рождественское меню. Судьба Оливье изменилась, но лишь в худшую сторону.
С новым годом у него начался период самого долгого профессионального простоя: за восемь месяцев он выступил всего один раз в пьесе Джона ван Друтена “В конце концов”, которая бесплатно давалась в “Артс-тиэтр”. Кроме того, он попробовал свои силы в новомодных звуковых фильмах, но работа над двумя малоинтересными лентами заняла всего пару недель.
В отличие от Оливье, Джилл Эсмонд, вернувшаяся из Нью-Йорка в апреле 1930 года, сразу же получила работу, заменив Кей Хэммонд в давно идущем спектакле “С девяти до шести”. В это время она пользовалась гораздо большей известностью, чем ее жених, и известие о предстоящей в июле свадьбе привлекло к ней пристальное внимание прессы. Дело в том, что еще недавно она высказывала весьма спорные взгляды на брак. При нынешнем размахе движения за освобождение женщин ее идеи, которые заняли в одной национальной газете целый разворот, кажутся хорошо известными; но в тридцатые годы они звучали сенсационно. Под заголовком “Мои мысли о браке” Джилл вполне справедливо доказывала, что жена должна быть не игрушкой, но товарищем, не элементом домашнего уюта, но интеллектуальным партнером мужа. Теперь, в предвидении ее собственной свадьбы, у мисс Эсмонд спрашивали, сохранила ли она свои прежние намерения “безусловно иметь и секреты от мужа, и незнакомых ему друзей, и иногда отдыхать от него так же, как и от работы”. Она подтвердила верность своим взглядам. Более того, она считала принципиальным, чтобы жена могла оказывать мужу материальную поддержку: “Женщина может зарабатывать больше мужчины, если ему захочется заняться работой, которая не сулит доходов в ближайшем будущем”.
Летом 1930 года Джилл Эсмонд, несомненно, зарабатывала больше Оливье. Для нее это не имело никакого значения. Однако ему непросто было создавать семью, главным кормильцем которой оказывалась жена. Это затрагивало его мужское самолюбие. В то же время самолюбие актера тянуло его в противоположную сторону: вкусив прелесть положения вест-эндской звезды и снискав известность в главных ролях, он склонен был соглашаться на второстепенные лишь в случае их исключительных достоинств. Когда ему наконец предложили работу — вспомогательную роль в новой лондонской постановке, — он упрямо от нее отказался.
Предложение исходило от Ноэля Коуарда, который пригласил Оливье к себе, дабы познакомить с рукописью “Частной жизни” и особенно с ролью неотесанного Виктора Принна. Пьеса, написанная за четыре дня в Шанхае, пока Коуард поправлялся после гриппа, по существу, давала возможность блеснуть лишь автору и Гертруде Лоуренс. Оливье отнюдь не привлекала перспектива выступать в тени двух неотразимых светил. Он отказался. Практичный и колкий Коуард заставил его передумать. “Молодой человек, — сказал он, прекрасно зная о преследующих Оливье провалах, — для разнообразия пора сыграть и в чем-нибудь удачном”. Вслед за тем он выдвинул еще один убедительнейший довод: 50 фунтов в неделю. Лишь безответственный человек мог не согласиться на подобное предложение, находясь без работы, да еще и накануне свадьбы.
25 июля 1930 года, незадолго до начала репетиций “Частной жизни”, Оливье сочетался браком с Джилл Эсмонд Мур. По всем внешним признакам он был исключительно удачливым молодым человеком. Шесть лет назад он жил в мрачной меблированной комнате, недоедал, сидел без работы и со страхом ждал, что будет дальше. Теперь, в двадцать три года, у него была красивая и знаменитая жена, общественное положение, масса интересных знакомств и в ближайшем будущем работа с самым высоким в его практике гонораром. Однако он не только не успокоился, но испытывал растущее недовольство тем, как складывалась его профессиональная жизнь. Деньги не могли легко примирить Оливье с пустячной ролью скучного, покинутого Виктора. К тому же он боялся за свой сценический ореол. Он жаждал, чтобы его воспринимали как сильного романтического героя, а не как докучливого самовлюбленного мужа.
“Частную жизнь” повезли на разминку в провинцию в августе, и, по словам Коуарда, актеры купались в роскоши. ”В былые времена гастроли проходили в каком-то другом мире. Пьесе словно на роду была написана удача; не испытывая никаких затруднений, мы делали полные сборы и наслаждались жизнью. Нам казалось, будто на нас снизошла благодать”.
Однако нельзя сказать, чтобы благодать осенила Оливье. Его беспокойство и уныние отразились в любопытном интервью, взятом журналисткой из манчестерской ”Ивнинг Кроникл”. Она написала:
«Сильнее всего меня поразил тот факт, что его, по-видимому, ничто не способно удивить. В целом мире нет сюрпризов для этого возмужалого юноши — ибо он еще только юноша. Он все знает и обо всем думал. Но, как ни грустно признаваться в этом, он глубочайший пессимист, доходящий до цинизма. “Счастливы могут быть лишь дураки”, — сказал он. Конечно, это вырвалось случайно, когда на секунду он перестал атаковать меня своими коварными вопросами.
"Вероятно, — продолжал Оливье, — это происходит потому, что они, по существу, не знают, чего хотят от жизни, и воспринимают любую маленькую радость как вершину счастья. Мне не удается идти этим путем. Я всегда анализирую происходящее так пристально, что мысль о конечном результате почти убивает непосредственное удовольствие. Я хочу управлять обстоятельствами, а не подчиняться им”.
Так рассуждает этот молодой человек, хотя причина столь мрачного взгляда на мир совершенно непонятна. Он уже сделал карьеру, которой его ровесники могут только позавидовать. Я сказала ему об этом, но он не желает слушать слова утешения: “Внешне все выглядит прекрасно, но за ничтожными исключениями я играл только нелюбимые роли. Они не всегда давались тяжело, но мне не нравились герои, которых я должен был изображать. Я ненавижу и мою теперешнюю роль”.
Он произнес это с особым ударением, неожиданно умолк и затем объяснил: “Я не хочу сказать, что не люблю играть Принна, но сам этот персонаж кажется мне отвратительным. Обычно зрители не делают разницы между актером и его ролью, но я надеюсь, что в Манчестере дело обстоит по-другому. Очень не хочется, чтобы здесь думали, будто я таков, каким предстаю на сцене”.
Несмотря на все, что Лоренс Оливье поведал мне о своих неудачах, я все же не могу
