А когда мы говорим о чём-то высшем и приятном, то имеем в виду привязанность, доказанную временем? Или как же нам всем объяснить её болезненный по нашей вине конец?
Под выхлопом хлопушки я открыла свои большие глаза, будто наполненные жгучим перцем, из-за которого всё вокруг расплывалось, а ребята, с которыми я проводила вечер, совсем не были видны. Внезапно я почувствовала верёвку, на которой вешу — канат для спектаклей с элементами полёта — я играла роль, по всей видимости, белки-летяги без возможности опуститься на пол, который был в метре от моих ног. На моей голове разместился милый клоунский парик, одежда промокла и пахла шампанским, а лицо, как я затем узнала, было разрисовано маркерами. Утишало лишь одно — теперь я была цирковой артисткой с красным круглым носом, а не чем-то похабным, хотя брюк на мне также не было.
Ослепив меня ещё больше, в мои глаза прилетела вспышка от фотоаппарата — меня запечатлели — этот снимок смело можно было назвать «после одного выпитого бокала». Тогда-то я и поняла, зачем они брызнули мне в лицо перцовым баллончиком и лишили возможности видеть их стыдливые глаза. С этой возможностью я потеряла и способность чётко говорить, и полноценно двигаться своим отёкшим телом.
— Торт остался, — ехидно сказала Нора и побежала за ним.
— Может, хватит, — послышался знакомый мне голос Джульетты. — Мы сделали снимок, раскидали её вещи и замели свои следы — пошлите! — настаивала она.
— Я хочу сделать это, — сказал Леви, а на фоне его голоса я слышала смех близнецов.
Вкус сливок и запах свежевыпеченного бисквита, которые мне было бы жалко размазывать, оказались у меня на лице, стерев весь грим.
— Лучше бы ты говорила правду, а не врала, сидя с нами в кабинете директора, Элиза, — сказала Нора.
— Теперь ты ничего не докажешь, — со смехом сказал один из одинаковых.
— За что? — спросила я с заплетающимся языком.
— Ты сама села в эту машину, — сказал Леви и повторно вмазал тортом в моё лицо.
— Последние штрихи, — сказала моя «подруга» и снова достала полароид. — Становись около неё — я сфотографирую вас, как с манекеном.
— Это лишнее, — ринулась к Норе Джульетта, отбирая фотоаппарат.
— Тебе же жаль свои волосы? — спросил у неё именинник. — То, что мы сделали, не сравнится с твоей жжёной кожей головы.
Тогда я почувствовала горячее тело рядом — это был Леви, взявший сначала меня за талию, а затем, потрогав область груди, закрыл мои глаза и вынул голову за мою фигуру для фото, а затем вовсе стал меня душить.
— Души! — со смехом крикнула Нора.
— Бред, — со вздохом сказала Джульетта и отвела своего парня от меня. — Уходим: времени мало.
Как оказалось, весь мой день был сплошной ложью, высосанной из среднего пальца руки: никакого Дня рождения сегодня у этого парня не было, на поляне они не лежали потому, что готовились к «празднику», а директор и в помине не знал, что театральный зал занят нами.
— Отрезай, — сказал второй близнец.
И тогда я упала на холодный пол, чуть ослеплённая и обессиленная, пока творцы сие мероприятия забирали свои пожитки и убегали отсюда, оставляя меня как нарушительницу закона и порядка.
Чего и стоило ожидать, проснулась я на том же полу от вбежавшего внутрь директора с толпой учеников, учащихся в вечерней школе, и со своим любимым сыном, тыкающим в меня пальцем, уже чётко видящую всю картину, и кричащим о том, что видел то, как я уродую этот уже уродский зал.
— Ты видел? — со всевозможной строгостью спросил отец Леви.
— Да, папа, — кивал головой, — она вымазала меня тортом, который здесь ела, — указал на мятно на рубашке, — а затем я сразу прибежал к тебе.
— Уходите все! — чуть подумав, директор разогнал толпу, оставшись наедине со мной.
«Думаю, я найду её»
— Папа, — ответила вышедшая в белой накидке из-за угла служанка.
— Мона? — с болезненной хрипотой спросила Элиза, держась за стену, чтобы встать. — «Мама» с тобой?
— Уходим, — своим монотонным голосом сказала служанка и, отвернувшись от девушки, зашагала в сторону выхода.
— Как ты нашла меня? — спросила Элиза, побежав за девушкой. — Как? — остановилась, потянув Мону за ночнушку.
След от удара по лицу «мамой» оставил на её чуть опухшей щеке красные пятна, а слезливые капли — подсохшую солёную лужу под её глазами. Жалость, которую вызывало лицо служанки, побуждала девушку бежать отсюда всё дальше и дальше, отговаривая себя от этой чересчур идеальной жизни.
— Она бьёт тебя? — потрогала её покрасневшую половинку лица.
— Нам нельзя разговаривать, — прошептала Мона.
— Она здесь? — спросила Элиза — в ответ девушка покрутила головой влево-вправо.
— Тогда почему ты боишься? — взяла её за плечи.
— Если в доме появится свет, а она проснётся, то пойдёт играть в шахматы, — продолжала говорить шёпотом, — не обнаружит ключ, найдёт открытую сюда дверь, а здесь — и нас.
— И что? — посмеялась. — Убьёт?
— Говори тише! — прикрикнула она. — Меня, может, и убьёт, но тебя заставит выпить содержимое бочек, — выпучила глаза.
— Напоит до беспамятства? — саркастично спросила Элиза, убрав руки с плеч девушки.
— Хуже, — тихо крикнула оглянувшись.
— Ты обезумела, — сказала девушка. — Но, раз уж это так важно, нужно забрать Лукаса.
— Пахнущего мокрой псиной? — пошли туда, откуда пришли.
— Ты нас по запаху выследила?
— Тебе крупно повезло: ты заразила «маму» — она ничего не чувствует. И тогда на кухне я сразу поняла, что вы сидите в шкафу.
— Из-за Лукаса? — удивилась, нахмурив брови, Элиза.
— Шампунь, которой я тебя вымывала, и уличные ужи, по которым прыгал он — я сразу учуяла.
На месте, где пять минут назад сидела Элиза с этикеткой в руках, никого не оказалось: то ли Лукас снова испугался грозы, то ли ему не хватило булочек и он решил искать новые, то ли просто в них разочаровался.
— Почему нам нельзя разговаривать? — мы решили искать дальше.
— Ты слишком много болтаешь — нам нельзя вовсе это делать, — ответила Мона.
— Почему?
В ту ночь, когда толстая стрелка часов падала на единицу, а на улице, как в ужастиках, гремела гроза, служанка рассказала Элизе всё, что сама знала об этой семье за прошедший год её службы.
На страницах уже сожжённых книг с легендами о морском городке Карлинген вы прочтёте одну историю о маленькой девочке, дочке известного рыбака и завидного мужа Сандера Клаусена, живущего рядом с виноградной рощей в особняке, по которому весь день шагала Элиза, а раньше бегали его дети. Не такая, как все, застенчивая и вечно учившаяся Каролина, вторая женщина в семье,
