спросила я.
— Директор сам предложил посидеть тут, — достала бокалы из своего портфеля. — Отец Леви очень любит контролировать его.
— Я здесь была пару лет назад, — осматривала я огромное помещение, обставленное декоративными элементами, — и ничего не поменялось.
— Зачем что-то менять, если ничего не рушится? — произнесла Нора, открывая шампанское.
— Надоедает, — обратила внимание на штопор в руках у подруги. — Мы без них пить будем?
— У нас ещё целый ящик, а они остались переписывать тест, — стала наливать жидкость в бокалы, — но нам с тобой это не надо: мы хитрее, — посмеялась.
— Это точно, — взяла бокал.
— Стой, — остановила она меня, — я придумала.
— Что?
— Нужно сделать фото! — ликовала Нора. — Принеси за кулисами на столе плёночный фотоаппарат Леви, пока я вожусь с тарелками, — стала расставлять их.
Истинная жизнь спектаклей всегда оставалась за занавесом: каждая слезинка, упавшая вне игры, каждая улыбка после выступления, каждая иголочки и ниточка, заживающие порванные на героях костюмах. Среди всего хлама мне удалось найти тот самый фотоаппарат, о котором говорила моя подруга — это был полароид.
— Нашла? — спросила Нора.
— Да, — ответила я и побежала к ней.
— Садись, — сказала она и, встав, взяла у меня фотоаппарат, — я тебя сфотографирую.
— Хорошо, — приняла удобную позу — и на моих глазах отразился свет.
— Готово, — сказала Нора, радостно отложив фотоаппарат, как вдруг к нам завалились все остальные, но уже, на удивление, с колпаками.
— Сфотографируй меня, — попросил один из близнецов.
— Только не улыбайся камере, — сказал второй, — она сломается, — засмеялся.
— У вас одна улыбка на двоих, — оттолкнув их друг от друга, прошла между ними Джульетта. — И не только.
— Леви, давай сделаю фото, — предложила Нора. — Возьми вон тот, — указала на фигуру на краю сцены, — манекен и обними его.
— Нашёл себе новую подружку, — сказал один из однояйцевых.
— Вот так? — «главарь», закрыв его глаза, стал сзади и вынул голову вперёд, положив на плечо.
— Жёстче, — сказала она, показав на себе удушье.
— Жёстче? — взял его за шею.
— Души, — сказала я, поедавшая банан со скатерти.
— Тебе виднее, — сказала Джульетта и села рядом, пока ребята игрались с полароидом.
— О чём ты? — спросила удивлённо я, отложив кожуру от банана в сторону.
— Ты любишь издеваться, — сказала она, взяв клубнику и откусив от неё кончик.
— С чего бы? — забрала себе одну и я.
— Все эти ваши выходки, — смотрела на меня своим съедающим взглядом. — Может, все здесь и не знают, но я догадываюсь, что ещё вы делали и за что вас не наказывали.
— Ты ненавидишь меня из-за случая с волосами?
— Вся ваша группировка пропитана ненавистью к окружающим, — сказала она, выкинув в сторону хвостик от ягоды. — Что это? Зависть?
Пока Джульетта выясняла, по какой причине «непонятые» мстили всем вокруг, по сцене, крича, бегали ребята с декоративными мечами в руках, а их смех смешивался с высоким голосом девушки Леви, чьи волосы мы подожгли недавно.
— Зависть? — уткнула это слово ей в лицо. — Это была месть, Джульетта, — кинула свой огрызок от клубники.
— За что? — ничего не понимая, спросила она.
— А ты не знаешь? — мне казалось, что она прикидывалась дурочкой.
— Нет, — вертела головой вправо-влево.
— А как же обнажённые фото Оливера, которые сейчас есть у всей школы? — слезливо поинтересовалась я.
— Те самые, что он отправлял маленькой девочке? — посмеялась она. — Не уж то ты защищаешь чрезмерную любовь к детям, Элиза?
— Любовь к детям? — всё перед глазами поплыло.
— Думаешь, что всё вокруг крутится вокруг унижений? — отпила своё шампанское. — Большинство ребят в этой школе забыли про эти фото и занимаются учёбой, чтобы сбежать отсюда.
— А как же детский велосипед Николаса?
— Тот, который он продал нам, когда Леви хотел на нём прокатиться? — она смотрела на меня, как на дуру.
— Разве? — побледнела.
— Он не рассказал вам о том, как сильно ему нужны были деньги и, видимо, не нужен был детский велосипед, который мы ему всё— таки вернули, но со сломанным сцеплением?
— Нет, — отпила немного жидкости из бокала. — А Стефана?
— Почему оборванка?
— Потому что вылила краску на твою одежду на рисовании, мстя за тот самый сломанный велосипед? — поняла я.
— Да, Элиза, — с жалостью посмотрела на меня. — Всё то, что вы делали, не имело смысла и было намного ужаснее чем то, что делали «никчёмные», — показала зайчиков указательным и средним пальцами, — мы.
— Выпьем? — подбежал покрасневший от беготни Леви, чей пот стекал по лбу.
— Да, — присела к нам мокрая Нора, разливая остатки шампанского по бокалам.
— Жаль мечи, — сказал один из близнецов, — сломались, — сел рядом со мной.
— Если бы ты не бил ими манекены, — второй, чей запах пота смешался с дорогими духами, сел в позу лягушонка, — то они бы не скривились.
Временами мой жалкий взгляд встречался с глазами Джульетты, полными гордости и немного отчаяния, отчего мне становилось стыдно за обманутую себя. Я пропадала все это четыре года, держась не за тех людей, вынуждая делать себя ужасные вещи, заставляя врать и делать всех вокруг дураками.
— За всё самое светлое и важное в твоей жизни, Леви, — подняла бокал Нора.
— За нас, — сказала Джульетта — и мы под громкие овации и смех чокнулись бокалами.
— А торт? — вспомнил один из близнецов.
— Точно, — вскочила моя подруга, пока мы допивали алкоголь. — Нужны свечи, — вытащила семнадцать запакованных с крепкими фитилями.
— Это те самые, о которых ты говорил? — удивлённо спросила Джульетта.
— Да, — ответил «главный».
— Что за они? — наконец заговорила я.
— Мама привезла из Германии, — почесал подбородок. — Они горят по двадцать часов — отличная выдержка.
— Интересно, из чего они сделаны, — сказал кто-то, чей голос я уже не могла распознать: мой разум покрывался туманом.
Медленно, но верно меня тянуло в сон или дурманило от вишнёвого запаха свечей: я опускалась всё ближе и ближе головой к полу, облокотившись локтями, а во время того, как воздух изо рта Леви подул в мою сторону, мне вовсе было тяжело не быть притянутой вниз, но тогда было легче отпустить, чем держать.
Быть опоенным хорошим алкоголем было не настолько обидно, сколько если бы я пришла на дешёвый День рождения к богатому парню, но есть вещи, которые я не могла простить: подмешанный порошок в мой бокал, который опустился на его самое дно, пока я бегала за полароидом. Люди, которых я считала друзьями целый день, оказались не лучше ребят, которых я считала таковыми на протяжении шести лет нашей регулярной и жестокой мести, но на деле узнала только сегодня.
Тут я задумалась о ценности дружбы, о её проекции на людей и вечном доверии. Может, этого романтизированного понятия не существует?
