ради блага дочерей нашего народа, у которых есть глаза только для идишского [перевода] Пятикнижия, написанного спотыкающимся языком и содержащего непристойные стихи, которыми
никогда не должны оскверняться уста благочестивых
39
женщин и девиц .
Он посвятил себя презренному просторечию, к которому ни один виленский маскил не обращался чаще чем раз в жизни, занялся созданием чтения для женщин, до тех пор пока не смог отучить женщин от их архаичного перевода Библии на идиш, романов и хасидских волшебных сказок. Написав сотни историй «в изящном стиле, полных этических наставлений, без единого неприличного или позорного слова», он пытался «научить женщин идти тропою праведности и отвратиться от всякого зла». Чтобы гарантировать, что эти воодушевляющие истории «не столкнутся с препятствиями на своем пути и что они направятся прямиком в руки читателей», он снабдил их «старомодными обложками приятного нашему народу вида». Наконец, чтобы не выдать маскильской сущности автора, он «не указал [свое] имя на титульном листе». За умышленное использование в качестве посредника анонимной развлекательной книги и голоса традиционного проповедника-лшгпда, Дик незамедлительно был вознагражден. Его маленькие книжечки «сметались сотнями тысяч экземпляров, и книготорговцы ежедневно посылали новые заказы».
Так что проповедование приносило и некоторое земное воздаяние. Когда Дик потерял работу в казенном училище (это произошло в 1864 г.), то под давлением обстоятельств совершил весьма удачный шаг — подписал первое в истории еврейской литературы обязательство трижды в неделю снабжать престижное издательство Ромма популярными книжками на идише по два или три рубля за штуку40. Так он стал первым профессиональным идишским писателем — правда, этот роскошный контракт (на 300 рублей в год) никогда не был возобновлен, а публикация многих произведений была отложена из-за тяжбы между вдовой Ромма и ее сыновьями. Семь лет прошло в мелких дрязгах, пока не была опубликована первая серия книг. Не получив никаких отчислений и дополнительных гонораров за последующие издания, безработный учитель вынужден был жить на ростовщическую деятельность своей жены (которую она вела прямо у них дома), чтобы свести концы с концами. И при всем его презрении к ростовщичеству ему тоже приходилось заниматься чем-то подобным41.
Вынужденный пойти на компромисс, Дик нашел своего рода утешение, штампуя анонимные и псевдоанонимные развлекательные книжки на идише. Чтобы остаться маскилом и стяжать хоть немного славы, он опубликовал несколько сатирических очерков на иврите и оплатил эту публикацию из собственного кармана42. Но на протяжении последующих тридцати лет именно литература на идише — иногда сентиментальная, иногда сатирическая, но всегда полная этических наставлений, свободная от каких бы то ни было грубых или двусмысленных слов — давала ему творческую отдушину и обеспечивала читательскую аудиторию. Впервые прозрачно намекающий на автора акроним Амад, то есть Айзик- Меир Дик, появились в 44-страничной брошюре, опубликованной Ромм в 1868 г., и со временем они стали торговой маркой, известной всей читающей на идише черте оседлости. Ученый господин из Вильны, скрывавшийся за этими инициалами, со временем стал более открыто обращаться к своим читательницам и в частной жизни стал еще ближе к тому образу, который он создал в своих рассказах.
Несмотря на свое прежнее ходатайство о запрете традиционного еврейского платья, сам Дик не сбрил бороду. Он носил лапсердак средней длины до самого смертного часа. (Считалось, что именно такой сюртук должен был исчезнуть первым.) Его видели сидящим в ермолке над томом мидраша Танхума43. К этому времени он также старался держаться в тени в реформированной общине Тагорес га-Койдеш, а в его письмах нашло отражение растущее разочарование в собратьях- маскилим44. Такие факты биографии Дика, как то, что он так никогда и не отказался от собственного традиционного внешнего вида, что для него не было занятия приятнее, чем изучение мидраша, и что он отдалился от радикальных реформаторов, делают его собственный выбор профессии особенно убедительным. Ни мессианское сознание, ни кризис среднего возраста не обусловили его обращение к карьере идишского литератора. Ему нужны были средства к существованию, и он знал, что ему никогда не заработать их на иврите. И не было маскила, который подходил бы к этой работе лучше, чем он.
Роль, риторика и язык магида были именно тем, что нужно было Дику, для успеха в качестве просвещенного литератора. Магид не только проповедовал на разговорном языке, но и публиковал на нем свои рассказы-проповеди — возможно, впервые в истории45. С помощью идиша виленский еврей Нового времени мог рассказывать истории от своего лица, мог прибегать напрямую к собственному опыту и мог делиться с жаждущими читателями тем, что действительно их волновало. Благодаря постоянным отсылкам к Писанию и раввинистическим комментариям Дик мог преодолеть пропасть между благочестием и религиозным реформаторством, священным текстом и светским опытом, самим собой и своими читательницами. Всегда имея наготове хорошую шутку, Дик был способен поддерживать грубое равновесие между кафедрой проповедника и местным кабаком. Забросив дело религиозной реформы и вообразив себя оседлым проповедником, почти ушедшим на покой провинциальным магидом средних лет, Дик был готов стать великим рассказчиком современного еврейского текста.
Тематика его произведений энциклопедически широка. Он адаптировал ивритскую классику, как религиозную, так и светскую, писал моралистические трактаты в прозе и стихах, молитвы для женщин, жизнеописания праведников, популярные истории, рассказы о путешествиях, сборники анекдотов, басен, притч и загадок, плутовские рассказы, семейные романы, приключенческие истории, реалистические сатиры, биографии самоучек и сенсационные бульварные повести46. Мастер на все руки, Дик менял тактику в разных средствах выражения, но постепенно научился использовать материалы, которые он переводил и заимствовал (вплоть до прямого плагиата). Каким бы ни было средство выражения, фантазия или сатира, история или роман- путешествие, он всегда сворачивал на Вильну и ее окрестности, в тот мир, «здесь и почти сейчас», который был лучше всего известен и ему самому, и его читателям. Там он черпал свою силу.
«Без откровения (хазон) свыше народ необуздан» (Прит. 29:18), — объяснял однажды Дик другому маскилу Реувену Брайнину47. В маскильской манере выражения хазон означало указание использовать воображение для достижения этических целей, как делали пророки в библейские времена. Пророчество, настаивали маскилим, умерло, но Библия — как источник языка, скрытой поэзии, названий флоры и фауны, священных ландшафтов, образцов героизма и самоотверженной любви — несомненно, нет. За пять копеек или даже дешевле Дик предоставлял своим читательницам сравнимое «откровение»: Земля Израиля — это место, где происходят истинные чудеса с древнейших времен и даже до настоящего времени; чудесные события, происходившие в библейских и арабских странах, в конечном итоге свидетельствуют о том, что арабы —
